Никита Королёв - Друг

– Ну… есть такое, – усмехнулся я.

– Значит, ты к нам издалека?

– Ну да, мои родители дипломаты, увезли меня в Ташкент на целый год, у них там работа в посольстве была, да и здесь переезжали мы часто… В общем, сейчас пока здесь обосновались, – я натужно улыбнулся.

Широкоплечий парень улыбнулся в ответ, искренне и простодушно, и протянул мне руку.

– Меня Артём зовут. Ты, я знаю, Никита…

– Да, Н-Никита…

Это он? Это, правда, он? Папа? Живой? Вопросы закружились сотней взбушевавшихся птиц и бились каждый раз положительным ответом об этот взгляд, ясный и мужественный, хоть и прячущий глубоко внутри будто бы маленькую льдинку. Я, остолбенев и забыв обо всём, тщетно пытался объять видимое распахнутыми, насколько это возможно, глазами.

– С тобой всё в порядке?

– Да, да… просто… – заикался я, не в силах что-либо из себя выдавить.

– Да ну что с тобой? Переохладился, что ли? – насторожился мой будущий отец.

– Нет, нет, всё в порядке, это всё акклиматизация, – я нервно не то закашлялся, не то рассмеялся, пытаясь держаться, но это оказалось выше моих сил. Подойдя ближе, я обнял его. Горечь стиснула горло. Я прикусил нижнюю губу, изо всех сил стараясь сдержать слёзы, потому что где-то за захлестнувшим меня потоком чувств я понимал, что могу показаться странным. Я понимал, что плакать нельзя. И нельзя обнимать слишком сильно, хоть и хочется отдать все силы этим объятиям. Я часто заморгал, разгоняя слёзы, но одна упала ему на спину, став тёмным пятнышком.

– Воу, воу, я думал, эти брежневские замашки остались там же, где и совок, – усмехнулся папа, недоверчиво косясь на меня. Я долго молчал, разглядывая мыски своих кед, а потом промямлил:

– Надеюсь, не смутил тебя…

– Да ладно! – он махнул рукой и на мгновение замялся. – Слушай… я понимаю, тебе, может, вещи надо разбирать, но мы с ребятами сейчас идём ко мне в «сегу» играть – пятница всё-таки. Не хочешь с нами? Там будет несколько ребят из класса, как раз и познакомитесь.

– Д-да… почему бы и нет, я с радостью, – единственное, чего я сейчас хотел, – это идти за ним.

– Ну, тогда за мной, это здесь, недалеко…

И мы вышли из калитки и пошли дворами, что превратились в ржавые остовы советского счастья, в мир, который в девяностых подцепил от Чернобыля какую-то болячку, от которой дома стали покрываться известью, дороги – выбоинами, машины – ржавчиной, кухни – плесенью, а улицы – запустением. Мир, который стал одним большим Чернобылем.

– Мам, пап, мы дома!

Тишина.

– Ещё на работе, – махнул папа и скинул куртку на комод. – Ребята сейчас подтянутся.

Квартира была простой советской норой: от входа направо – кухня, прямо – коридор, первая дверь направо – гостиная, до конца коридора и налево – спальня родителей, направо – детская. Он поставил чайник, и мы прошли в его комнату.

Напротив входа, у окна, стоял стол, заваленный тетрадями, где-то с жёлтыми разводами, где-то рваными, занесёнными крошками и пылью. На столе также помещался кассетный магнитофон, громоздкий и угловатый. Над кроватью по левой стене красовался постер с Куртом Кобейном: золотистые волосы, над щетинистым подбородком в губах дымится сигарета, в руках – небесно-голубой Fender Mustang с красным пикгардом, взгляд устремлён на лады. Чуть сбоку, зацепленная ремешком за гвоздь, висела акустическая гитара с нейлоновыми струнами. А с противоположной стены смотрел Майкл Джексон: чёрные кудри ниспадают на плечи, перчатка, усыпанная стразами, искрящийся в свете софитов пиджак, туфли на высоком каблуке, стопы пластично приподняты, корпус чуть отклонён вперёд.

– Ого, своё противостояние они, видимо, продолжают уже в твоей комнате.

– Не понял…

– Ну, в девяносто первом «Нирвана» со своим «Nevermind’ом» потеснила Майкла в чартах. Сейчас этим никого не удивишь, но для группы, только вышедшей из прокуренных баров, это было сильно.

– Ого, не знал. «Nevermind» я уже до дыр заслушал, друг еле допросился, когда надо было отдавать.

На полу, прямо под постером с Майклом, стоял толстый кубический телевизор, а возле – консоль «Sega Genesis». Для меня – настоящий раритет, для ребят отсюда – любимая игрушка. Между «сегой» и телевизором вились чёрные спутанные провода. Послышался звонок в дверь.

– Пойду открою, – папа побежал в прихожую, а я за ним.

За дверью стояло двое ребят, одеты так же, по вынужденной, так сказать, моде: спортивные костюмы, тяжёлые ботинки. У одного на голове была тёмно-синяя шапка с рисунком оленя и помпоном. Второй был значительно выше, растрёпанные короткие чёрные волосы падали угловатой чёлкой на вытянутое, бледно-жёлтое лицо. Я смутно припоминал их лица ещё по учебному дню.