Дмитри Зеро - Мэри Мерлин Милк. Повесть о человеке, ставшем частью того, что он ненавидел

– Не верю, – вырвалось изо рта, и дыхание чуть не перехватило. Он обратил, наконец, внимание на то, что голос истончился и стал женским. – Этого не может, это неправда, это… это! – так и срывались с языка дрожащие словесные попытки хоть как-то оправдать в свою пользу положение Филиппа. – Это, – он вдруг повернул назад голову и увидел у подножия камня на берегу терпеливо наблюдавших Пуф с Оранжем на спине и Ролл, – это же сон, или… или… или… а?!

– Ты это у нас спрррашиваешь? – снова повела бровью оранжевая кошка с красными полосками.

– Но ведь во сне нельзя чувствовать всё ТАК! – голос начал срываться, – это не возможно… или… как… как?

– Похоже, что она нам ничего путного не скажет, – фыркнула Ролл, обратившись к Пуф, – даже «Спасибо». Мне уже скучно.

– А может, я попробую, – решилась кошечка с бело-розовой косичкой и, подойдя к Филиппу, села рядом, слева от него. Сам пострадавший тоже сидел и молча рассматривал свои передние лапы, вид у него был уже далеко не шокированный или возбуждённый, всё больше проступали усталость и подавленность. – Ну что, – приятно улыбнулась Полли, стараясь держаться непринуждённо, – как ты себя чувствуешь?

– Я… – Филипп повернулся к ней лицом, что-то внутри до сих пор не давало ему нормально пойти на контакт с персонажем, но после неловкой паузы он, наконец, ей осознанно ответил, – мне очень плохо. Прости, что я… так себя веду. И ты, – он повернулся к Джинджер, – прости. Я не могу сказать, как меня… зовут. Я… я ничего не могу сказать, – он отвечал прерывисто, дышать было тяжелее с каждым словом.

– Что, вообще?! – отсекла Ролл, – между прррочим, если бы не мы, ты бы тут до позднего вечеррра пррровалялась.

– Не… не могу! – Филипп глубоко вздохнул несколько раз, глядя то на одного, то на другого персонажа. – Я ни… я, ни в коем случае не хочу вас обидеть, спасибо за всё, но я… очень прошу, нужно остаться здесь сейчас… одному.

– Ты нас гонишь? – дёрнула висячими ушами Полли.

– Нет! Нет. Но не могу иначе, должен остаться один. Я… обещаю, я потом ещё с вами встречусь и всё расскажу, но не сейчас, – продолжал он, и звук собственного голоса резал ему уши.

– Может, хотя бы скажешь, почему говоришь о себе в мужском роде? – попыталась как можно мягче возразить маленькая Полли и незаметно дотронулась носом до его плеча.

– Не могу… – Филипп зажмурился и, стиснув зубы, прижал мягкие ладони ко лбу, словно испугался, что там сейчас пойдёт трещина.

– Хорррошо-хорррошо, – вздохнула от безысходности кошка с крыльями и несколько раз громко щёлкнула клешнёй – Полли, вставай, пошли. Скоро у ррратуши полуденный доклад мэррра. Посмеёмся.

– Мне кажется, над этим можешь смеяться только ты, я вообще никогда не понимаю, что он говорит.

– Вот именно.

Я не заметил, как они ушли. А когда обнаружил это, было поздно оборачиваться и спрашивать о чём-либо. Один. Ещё какое-то время я смотрел на своё отражение, пытаясь привыкнуть к тому, что я из себя теперь представлял. Жалость к себе и ноющее чувство несправедливости уже давно ослабели, они были совершенно ни к чему в этом положении.

– Мне, – уже немного спокойнее, произнёс я самому себе, – надо что-то делать.

Необходимо было выяснить, наконец, где я. Начать верить в реальность места, в которое канул, можно было, только поняв, сон это или явь. И под рукой был один способ. Я встал на все четыре конечности и немного размял их, чтобы окончательно ощутить контроль над каждым мускулом. Потом прыгнул с камня и очутился под водой. Рефлекторно я надул щёки воздухом, из носа, ушей и немного из глаз пошли мелкие пузыри. Я осмотрелся под водой. Там оказалось не так глубоко, как ожидалось, при желании можно было сделать рывок и высунуть лицо на поверхность. Шло время. Расслабившись, дав четырём лапам и хвосту спокойно дрейфовать в плотном пространстве, я застыл, прислушиваясь к каждому ощущению внутри. Исход этого опыта можно было предугадать с первых секунд. Воздух в лёгких кончился, тело стало судорожно трясти. Но я держался до самого последнего момента, почти до обморока. Только почувствовав ни с чем не сравнимый яростный ужас перед чем-то непоправимым, я заставил себя всплыть и открыть рот.