Алексей Башилов - Крутые излучины (сборник)

Наташа осталась одна. Но она верила в счастлтвую свою судьбу. Душа ее была сдавлена тяжёлой ношей ожидания…

Она часто стала болеть. Не выдержало сердце глубоко вошедшей, в самое подсознание, боли. Наступил момент, когда организм перестал сопротивляться…

Расскачиваясь в автобусе «Интурист», Шульц с трудом узнавал прежний город. Округ Гера, в котором он жил, стал побратимом города Пскова.

Выйдя из автобуса, он испытал чувство испуга, вины перед идущими мирно людьми. Он смотрел на новые дома, на купола отреставрированных церквей… Некоторые здания казались ему знакомыми.

Он попросил проводницу помочь отыскать деревянный домик на окраине города.

Он увидел его недалеко от пятиэтажного кирпичного дома.

Нет, теперь он совсем не спешил, вглядываясь в каждую деталь совершенно чуждых его быту вещей. Он отчётливее и отчётливее вспоминал единственное светлое время за весь период гнусной войны.

Металлическим звуком тисков щелкнуло сердце, когда на дверях он увидел замок, похожий на чёрный паук фашистской свастики.

В горисполкоме ему сказали, что Наташа до самого последнего момента не покидала дом и что её с трудом удалось переселить в городскую квартиру.

Но и там не было Наташи. Соседи объяснили, что она в больнице в плохом состоянии.

Войдя в палату, Шульц сразу узнал её, постаревшую и поникшую. Обнажив седую голову, растроганный до дрожи в голосе, он стал перед ней на колени и хриплым, сдавленным голосом сказал:

– Прости меня, что я не мог раньше к тебе приехать!

Наташа потянулась к нему худыми руками.

Шульц целовал их и плакал. Плакала Наташа, плакала проводница и медицинские сёстры.

– Я за тобою приехал, Наташа. Поедем ко мне.

Шульц с тревогой смотрел в её ожившие вдруг глаза.

– С сыном нам нужно посоветоваться, он в Ленинграде живёт.

Медленно отпускала её давняя боль. В окне больницы появилось ласковое, нежно-золотое солнце. Наташе почему-то поверилось, что она скоро выздоровеет. Она ещё не решилась, но всё же думала, как и зачем поедет в страну, из которой было принесено столько несчастья. Она сомневалась, что сможет его простить и полюбить.

…И вот только когда монотонно застучали колёса вагонов по железной дороге на запад, она поняла, что испытать ей придётся всё до конца, придётся взвесить и то, и другое…

– Вот такая история, – Алексей Петрович закончил последний сюжет на военную тему. – Война и судьба человека в ней непредсказуемы. Не угадаешь, что потеряешь, а что найдёшь. Война – рулетка, а жизнь – копейка. Войну мы выиграли у немца, мы их пересилили, перемогли, перебороли, преодолели. Человек покорен судьбе, а единый и сильный народ её изменяет сам.

– Теперь войны нет, воевать не с кем, – с обидой даже заметил Витька Смирнов, четвёртый наш собеседник.

– Война и в мирное время продолжается, только на своих территориях. Вот одолеете бандитский бизнес, повернёте его к человеку лицом, вот и ваша победа. – Алексей Петрович говорит уверенно, хотя сам давно снял военную шинель, а награды разместил на пиджаке, который одевает по праздникам и торжествам.

– Какая ж это война, когда линии фронта нет, враг не опознаваем, а вместо оружия деньги? – возражает Витька Смирнов и стесняется, что не преуспел ещё в бизнесе.

– Самый страшный враг – внутренний. Эксплуатация одних и нажива других людей остаются. Бой с бюрократией – вечный бой, – Алексей Петрович это говорит, как верный своей партии коммунист.

– И вечный бой, покой нам только снится, – соглашается Витька Смирнов.

– Вот то-то и оно-то, что человек ещё дремлет, а враг не спит.

Алексей Петрович заканчивает разговор, как бы оставляя правду за собой. Он собирается уходить, чтобы снова прийти и продолжить беседу.

– Жажда грабежа и поиск лучшей доли приводят к прямой военной угрозе, – Алексей Петрович торжественно закончил беседу и, бесспорно, выглядел победителем.

Ребята больше не возражали, кто соглашался, а кто задумчиво почёсывал затылок. Витька Смирнов был равнодушен, ему от службы в армии полагалась отсрочка.

Алексей Петрович сегодня не стал ничего рассказывать, он принёс собственноручно написанные воспоминания о войне. Несколько листков текста с не очень разборчивым подчерком. Какое-то внутреннее предчувствие, что я могу быть писателем, побудило его вручить эти записи мне. И я их почему-то принял. Прошло с той поры, пожалуй, лет пятнадцать. Алексея Петровича уже нет, но листочки его остались. Я бережно их развернул и перечитал…