Юрий Семёнов - Медовые перчинки

Как он говорил, умом он понимал, что бабульку нужно окликнуть и потерю немедленно вернуть, но продолжал сидеть как заколдованный. Уж больно хотелось ему магнитофон купить, а тут судьба сама фартит. В общем, автобус вместе со старушкой уехал, он выждал немного, сунул кошелёк в карман и пошёл пешком. Дома пересчитал содержимое, там оказалось шестьдесят рублей с копейками (видимо, вся бабкина пенсия) и толстая пачка проездных билетов в придачу. В тот же день он купил свой первый магнитофон, но радости не было – вроде не грабил, а нашёл, но совесть потерял навсегда. Видимо, совесть – это не просто красивое слово, а лакмусовая бумажка, признак того, что живёшь в этом мире с некоторым запасом прочности. Если бы тогда не позарился, сберёг бы ощущение этого запаса. Это как со старенькими родителями: пока они живы, ты считаешь себя защищённым человеком, как умирают – ты моментально превращаешься в дряхлого старика, ожидающего своей смерти.

Юрий Тарасович хитро прищурился.

– А теперь представь, что ты спецназовец и сдаёшь свой самый главный экзамен. Ты лез в огонь, дрался и в конце торжественно получил краповый берет. Но будет ли приятно его носить, если на самом деле ты срезал угол и пробежал дистанцию несколько меньшую, чем другие? Пусть это всего лишь игра, формальность, да и не заметил никто, но осадок останется с тобой на всю жизнь…

– Да-а-а! – тяжело вздохнул Иван Петрович. – Совесть – штука одноразовая, как балласт на воздушном шаре. Сбросил, и всё: второй не будет. А если не дай бог попробовал в лютый голод человечину, до конца своих дней о гуманности рассуждать не сможешь. Конечно, говорить-то ты будешь, но себя не обманешь. И нет на свете ни одного упыря, который внутри себя не жалел бы о своём навсегда потерянном балласте.

– Кстати, тот олигарх оказался вовсе не конченым человеком, хотя не был святым и наделал в жизни кучу разного дерьма, – заключил Юрий Тарасович. – Как-то при встрече он излил мне боль своего сердца. Говорил, мол, если бы я смог найти хотя бы внука или правнука той бабки, в тот же день купил бы ему квартиру в центре столицы. Хотя знаю, что легче от этого мне всё равно не станет. Нельзя воздушному шару без балласта.

Гипнотизируя пришельца, Дихамбай не проронил ни слова. Он жадно слушал всё, что говорили ему, а перед глазами чередой бежали его престарелая бабушка, почему-то похожая на ту, что обронила кошелёк на остановке; седовласый прадед, переживший голодомор; занятия на уроке физкультуры, где он частенько филонил и прятался за спинами своих одноклассников; родной магазин, в котором нередко прокручивал свои тёмные делишки, обманывая коллег и руководство компании.

– Да что же я делаю? – вдруг вырвалось у него из груди нормальным человеческим голосом. – Как я могу смотреть людям в глаза, обманывая их? Неужели мать родила и воспитала меня убогим? Почему в голову вместо хорошего лезет одна чушь? Нет, так жить нельзя, так жить невозможно…

Дихамбай мучительно перевёл взгляд туда, где только что стоял пришелец, но его уже не было. На груди под майкой ликовала здоровая грудь без единого намёка на шрам. Дверь была плотно прикрыта. За окном весело смеялись птицы. Как ужаленный, он соскочил с кровати, включил музыку и стал торопливо собираться на работу.

Но что это? Словно в напоминание о себе в зеркале умывальника мельком отразился знакомый облик пришельца, хотя теперь он был несколько больше и светлее прежнего. Дихамбай улыбнулся, выбежал на улицу и, прыгая через лужи, побежал навстречу своему счастью. Пожелаем же ему больше не оступаться на жизненном пути…

А к вам Совесть, случаем, не заглядывала?

У отставного офицера полиции Затыкайло Константина Ивановича работа была что надо – и условия подходящие, и зарплата не хуже, чем у других. Казалось, в труде он особо не напрягался. Да и зачем, если пенсия приличная. А потому на хлеб с маслом всегда хватало. Но представить себя без дела, как Обломов, он уже не мог.

Его гостеприимная половинка, Изольда Павловна, любила собирать за столом друзей и близких, где после изрядного возлияния Константин Иванович (не без пафоса) слюнявил о былой борьбе с отребьем общества. Низвергавшиеся из уст былого опера фронтовые сводки сочили кровавой резнёй, неумолкаемой стрельбой, извечной погоней и, как правило, обязательным на финише заключением: «Вор должен сидеть в тюрьме». Со стороны это походило на сериал «Место встречи изменить нельзя», только с колоритным продолжением и леденящим душу сюжетом.