Павел Волчик - Ия

Почему чудо случается с теми, кто его не ждёт?

Большой город высосал из нас остатки сил, и мы сбежали, спрятались в деревенской глуши. Хватит ждать чуда, решил я. Нас теперь так просто не возьмешь! Есть пара рук, голова на плечах – справимся как-нибудь сами. Без чуда.

А оно возьми, да и случись.

Я помню, как всё начиналось. Мы сидим на кухне – на мне вязаный свитер, шерстяные носки, Мария спряталась в коконе одеяла. Печь натоплена, но зима всё равно находит нас посреди дома и лезет обниматься. Мы вздрагиваем и потягиваем из кружек летнюю амброзию, которую местный пасечник отобрал у пчёл.

Я потираю свои огрубевшие ладони, из которых достал десятки заноз; жена разминает себе шею: целый день она поднимала на руки ребёнка.

Дочка наконец-то уснула. Значит, настало время вечерних разговоров.

– А если второй ребёнок нас доконает? – третий раз за вечер спрашиваю я. – Ты всё время жалуешься, что не справляешься с Зоей. А дом, а хозяйство? На лесопилке дела не лучше: то я с заказами не справляюсь, то целый месяц сижу без работы. Мне просто хочется знать: потянем ли мы второго?

Моя Мария вздыхает и задумчиво смотрит в окно, как будто там, кроме темноты, что-то можно увидеть:

– Мне тридцать пять. Если не сейчас, то когда?

Я тоже вздыхаю, тоже зачем-то гляжу в окно.

– Девять месяцев беременности, потом роды… – говорю я заунывным голосом.

– Думаешь, я не знаю?

– Думаю, знаешь.

– Тогда зачем ты мне об этом говоришь?

– Хочу, чтобы ты всё взвесила.

Мария грызёт ноготь на мизинце.

– А если опять будут проблемы с молоком?

Я спасаю её мизинец – беру за руку.

– Не будет.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и всё.

Мы меняемся местами. Мне хочется её приободрить, и я начинаю сам уговаривать жену завести второго ребёнка:

– Только представь, на свете появится ещё одна жизнь!

Чем дольше я говорю, тем больше мне нравится звук собственного голоса. Легко подбадривать, когда рожаешь не ты.

Мы долго спорим насчёт имени ребёнка. Валентина я отвергаю сразу –есть в этом имени что-то женское. Борислав кажется мне воинственным, но Мария над ним смеётся.

Так и не договорившись, мы ложимся спать.

Пускай работает аист и старается капустная грядка – мы тут ни при чём.

Скоро за окнами послышался стрекот сорок и щебетание воробьёв. Большой дуб держался до последнего, но и он вдруг ожил, зазеленел. Наступила весна.

Увидев Марию в платье, Зоя отложила скакалку и спросила:

– Ты съела тыкву, мама?

Мы объяснили дочке суть дела. Она нахмурилась: до сих пор родители принадлежали только ей, а тут вдруг конкурент. Пускай маленький и беспомощный, но всё же…

Тогда мы пошли на хитрость и стали убеждать нашу пятилетнюю дочь, что иметь братика или сестричку очень весело. Она почесала затылок и согласилась.

Трава росла прямо на глазах; зацвела мать-и-мачеха. Мария стала похожа на василёк, вот-вот готовый распуститься. Зоя сорвала первую ромашку и начала гадать, кто будет: мальчик или девочка?

Мы, взрослые, считали дни в календаре и думали, что всё контролируем. Но ошибались!

Однажды рано утром, бледный и запыхавшийся, я примчался к деревенскому фельдшеру и, заикаясь, пробормотал:

– Варвара Петровна, мы не успеваем доехать до больницы. Не понимаю, как так вышло! Роды начались!

Красные сильные руки достали из таза мокрое бельё, скрутили, выжимая пенную воду. Я не видел её лица, только макушку с волнистыми волосами – покрытое инеем поле. Наконец, она распрямилась, спокойно посмотрела на меня и ответила:

– Не трясись, отец. Двадцать лет принимаю роды. Как-нибудь справимся.

Я кивнул и побежал за ней, дрожа и спотыкаясь.

Мы вскипятили воду и приготовили чистые полотенца. Затем фельдшер вежливо попросила меня удалиться.

Зоя, прожившая в деревне почти всю свою короткую жизнь, успокаивала меня и гладила по спине, а я – городской неженка – с трудом верил в то, что можно родить вне больничной палаты.

Но надежда оставалась. К шестому часу, когда за стеной ещё продолжались стоны и возня, я, устав молиться и бояться, лёг на кушетку, обнял дочку и погрузился в тревожный сон.

Сколько я спал, не знаю. Разбудил меня скрип старых дверей. Я вскочил пружиной, а Зоя сонно перевернулась на другой бок.

Из дверей вышла Варвара Петровна. Нижняя губа у неё тряслась, и она не знала, куда деть руки. Никогда прежде я не видел нашего хладнокровного фельдшера в таком смятении.