Иван Царицын - В краю гор и цветущих долин

– Драсте, – буркнул он, проходя по актовому залу.

– Стой, Ваня, – засуетилась Роза Алексеевна. – Скажи, пожалуйста, это твои бойцы вчера здесь оставались?

– У нас было вчера собрание, – медленно начал Коновальцев. Когда речь заходила о его вотчине, он начинал напрягаться. – Проходило оно до семи вечера, а потом все разошлись.

– Да? Зайди ко мне в кабинет, посмотри.

Он заглянул в кабинет, и лицо его преисполнилось отвращения.

– Хочешь сказать, это не твои бойцы наследили?

– Ванины ребята никогда бы такого не сделали, – сказала Лиза. – Правда ведь, Вань?

– Роза Алексеевна, я даю вам честное слово, что после собрания все мои подопечные разошлись, и когда я лично закрывал Комитет, никого больше не осталось. Не знаю, откуда взялось это.

– Вот видите, не могла наша молодёжь. У Вани все ребята как на подбор, – верхняя губа Лизы приподнялась, обнажив полоску заячьих зубов. У неё была отталкивающая улыбка.

Белоусова не унималась:

– Где твой товарищ? Почему его до сих пор нет на рабочем месте?

– Я не знаю, где сейчас Пётр. Его рабочий день начинается в девять, но обычно он приходит к десяти или к одиннадцати.

– Так же нельзя работать! Я тут с семи утра сижу, у меня обзвон стоит!

– Может, и правда надо у Петра спросить? – Лиза посмотрела на Коновальцева наивным детским взглядом.

– Вот он придёт, ты у него и спросишь.

– Ваш Пётр ничего не делает, сидит весь день, уткнувшись в компьютер. «Я работаю», – он мне заявляет, а я тут, наверное, штаны просиживаю. Так же нельзя работать!

– И не говорите, Роза Алексеевна, я одна – и ведомости подготовь, и договор составь, и отчёты сдай. И никто никогда не поможет. Всё сама.

Коновальцев с грустью смотрел на дверь своей коморки – там был его кабинет, хотя место это больше походило на чулан. И некогда там действительно был чулан, до потолка заваленный флагами, транспарантами, портретами Ильича. Но Коновальцев выбил личное пространство – сидеть в одном кабинете с Белоусовой и Штепой и слушать их трескотню было самоубийством. Он выгреб весь хлам из чулана, затащил туда выделенный ему письменный стол, для большего уюта развесил по стенам грамоты и благодарности, расставил по полкам учебники по историческому материализму, и с тех пор прятался за дверью коморки от царившего вокруг дурдома.

Он бы и сейчас туда убежал, да не успел. Дверь Комитета распахнулась, и на пороге появился Михаил Козинцев. Штепа с Белоусовой мигом заткнулись. Коновальцев потуже затянул плащ. Тут же в актовый зал вбежал Прибрежный, увидел Козинцева и дёрнул усом.

– Что тут за митинг? – спросил вошедший.

Спустя минуту в повисшей тишине раздался стон:

– Михаил Андреевич, так же нельзя работать!

Козинцев приблизился, и работники инстинктивно сбились в кучку.

– Вы что, вновь напортачили где-то?

– Ми-Ми-Ми-Михаил Андреевич, – проквакал Прибрежный.

Лиза ещё крепче сжала руки Розы Алексеевны:

– Не заходите в кабинет, пожалуйста.

Огромный, не похожий на старика (хотя с Белоусовой они были однолетки) Козинцев словно бы нависал над работниками. С его появлением и мебель, и стены, и люди – всё как-то сразу стало мельче. Злобно сопя, тряся седой гривой, он вошёл в кабинет.

– Господи, – проговорил Коновальцев.

Не прошло и нескольких секунд, как из кабинета раздался добродушный хохот:

– Ванька, ты, наконец, невинности лишился.

– Это не моё, Михаил Андреевич.

– Ясно, что не твоё. Ну а чьё тогда? Лизочка, я знаю, девчушка приличная, постоянного мужа себе ищет.

– Фу, буду я ещё какого-то мужика обслуживать.

– Да брось, тебе скоро сорок лет. Бери пример с того же Ваньки, он у нас, оказывается, скоро замуж выходит.

– Женюсь, – процедил сквозь зубы Коновальцев.

Прибрежный сел на стул и тяжело выдохнул – пронесло. Он уже хотел возвращаться к себе в кабинет, как вдруг его взгляд столкнулся со взглядом Козинцева, и Прибрежный понял – сейчас грянет буря.

– Минуточку, а вы чем тут занимались всё это время? – прозвучал грозный голос Михаила Андреевича. – Вот так сидели и обсуждали, кто у нас вещами разбрасывается? В последний раз вам говорю, я никому не позволю проедать партийные деньги, уволю всех к чёртовой матери!

Он перевёл дыхание и продолжил:

– Я не для того вам это говорю, чтобы кого-то обидеть или запугать. У нас впереди серьёзная избирательная кампания. Если мы будем так расхлябанно себя вести, то всё закончится позором.

– Ох, – всплакнула Белоусова.