Нелл Уайт-Смит - Дом и алтарь

Как дом узнал, кто мой парень? В официальных документах всё записано, ведь мы как-то подавали заявление на брак. Союз тогда не заключили – он снова сорвался в день свадьбы, и я провела ночь в реанимации, под дверью, виня себя в том, что нарушила своим согласием размеренно текущее его выздоровление от зависимости. Если бы я отказала, то тоже бы осталась виновата, но тогда я не думала о том, что правильного ответа не существовало. Я просто винила себя.

Это случилось три года назад. Вот ампула с насыщенной информацией ликрой – жидким аналогом моего досье – так и осталась вставлена в ликровую заводь покосившегося на одну ножку бюро: почтальон принёс посылку, следуя инструкции, вскрыл и бумажную часть оставил тут, на бюро, а ликровую вставил в заводь. Упаковку унёс с собой. Теперь жизни всех, кого упомянули в досье, скорее всего, прервались, а тела где-то в доме. Я должна вызвать немедленно помощь. Но я не вызову, потому что не могу допустить, чтобы меня нашли. Я не вернулась бы сюда, если бы в мире осталось ещё хоть какое-то место, где я ещё могу находиться.

Пока труп моего парня с отвратительной медлительностью расстёгивает пуговицы рубашки, проходя к столу позади меня, я вглядываюсь в пустые глазницы дверных проёмов Гостиной. Дом мстил. Он… всем отомстил за меня.

Там – трупы. Вздохнув судорожно, надломленно, я в каком-то странном беззвучном порыве оборачиваюсь назад и вижу, как тело моего парня, оголив отвратительный у-образный шов от секции, во весь торс ложится на стол, свесив согнутые в коленях ноги.

Я хотела спасти своего парня больше, чем жить самой. Касаясь порывисто его тонких, бескровных губ, я, казалось, прыгала к нему в его безумие, сразу по пояс, погружаясь в трясину. Он… был хорошим, я почти восхищалась им. Не то чтобы его умом или каким-то особенным талантом. По меркам Центра он ничего не умел, но всё же я отчётливо видела в нём дар Сотворителю. Дар греть душой душу. Давать пусть не надежду, а только крохотную тень от её скользящего в полдень и прочь подола, но давать. Мне казалось, что я могла бы однажды начать чувствовать, если бы только спасла его.

Я приехала тогда рано. Раньше, чем мы условились, чтобы забрать его и отвезти в клинику, где койку и лечение я оплачивала из собственных средств. Деньги получала за проституцию, куда пришла на подработку плюсом к «нормальной» работе именно потому, что больше платили, а я очень хорошо помнила, что на таких, как я, есть устойчивый спрос. Я делала это для того, чтобы иметь наготове деньги. Я никогда не приносила ему ни наркотиков, ни выпивки. Я чувствовала, что знаю, что такое счастье. Точнее, с тех пор, как я покинула предел этого дома, я всегда, всегда знала, что такое счастье, в чём оно заключается и как выглядит. Но я никогда не испытывала его, словно бы между нами находилась огромная и холодная стена. Железная стена.

Я оглядываюсь, проводя взглядом по полу, правой от себя стене, потолку и левой стене, задерживаясь взглядом в каждом углу. Тело моего парня лежит на обеденном столе. Не шевелится. Только тощая грудь поднимается и опадает, словно проваливаясь с каждым этим движением в тот ужас, в который я прыгнула к нему и откуда не смогла спасти.

Я прижималась вечерами к его груди и слушала, как бьётся сердце. Я слушала, как трепещет за железной стеной моё счастье.

Я не знаю, зачем он лёг. Душно здесь, нечем дышать.

Оборачиваюсь.

Там, за одним из дверных проёмов-глазниц, находится Большая Спальня. Внутри всё ещё стоит моя кровать, и я знаю, ощетинившиеся мелкие волоски по всему моему телу знают – бельё на ней отсырело. Очень сложно сделать так, чтобы простыни и одеяло в этой засушливой местности стали влажными – дому действительно нужно постараться, но он старался, и я, особенно летом, обожала зарываться в их мягкую, освежающую прохладу, показавшуюся мне такой враждебной в первую ночь.

Он мне говорил, этот дом мне всегда говорил, что я никому не нужна в большом мире. Что всё, что мне нужно сейчас, и всё, что потребуется потом, есть здесь, в этих нагревающихся на солнце железных стенах, противостоящих песчаным бурям. Я так боялась того, что меня найдут и нас разлучат: пряталась от почтальонов и доставки продуктов, когда пару раз приходили из Центра, приходили разыскивать меня, то я пряталась тут, под той кроватью, ждущей меня за пустой глазницей дверного портала. Меня могли вернуть назад, в понятный и простой мир, но дом говорил мне прятаться, потому что там, в этом большом и понятном мире, я буду видеть только коридор с полосатыми обоями и множеством одинаковых дверей, за каждой из них – насильник, за каждой – ненасытное, жуткое чудище о множестве лиц. Этому чудищу я должна себя исповедовать, рассказывая о своих пресных, безжизненных желаниях. Повторять в его многие уши «хочу, я хочу, я хочу». Потому что это так здорово – удовлетворять собственную страсть, балуя кого-то ещё. Взять и согреть. Как ребёнка.