Нелл Уайт-Смит - Дом и алтарь

Здесь тихо и пахнет росой. Я стою перед старым, обветшавшим домом.

Мне не стыдно перед ним, перед этим домом, приютившим ребёнка, заплутавшего в пустошах и бывшего с ней очень строгим. Жестоким. Холодным. Ревностным. И единственным, способным её (меня, какой я была многие годы назад) защитить. Мне всегда говорили, что травма порождает травму, что привыкшие жить в напряжении механоиды будут всегда стремиться воссоздать для себя стресс. Чтобы жить в напряжении. И страхе. Ужасе, наверное, в моём случае. Потому, что иначе жить не умеют. Потому, что чувство беспомощности перед жизнью, лишённой этого страха, – всё равно что смерть. Хуже смерти. Потеря самоидентификации. Я всегда считала себя сильнее этого утверждения.

И наступил день, когда я прошла по этому самому, более серому – менее ржавому крыльцу в новых туфельках без каблучка. Меня, зажатого, сгорбленного подростка, обняла за плечи в потном неловком объятии поддержки толстая мастерица Центра, яркая, будто вечно спешащая куда-то. Такая, как полубезумные добрые тётушки из детских книг здешней старой и тронутой патологически насыщенной войрой библиотеки.

Когда читаешь про таких, то учишься им верить, но я не поверила. Когда меня нашли и пришли «спасать», я видела, я чувствовала тонкою поступью провидческого инстинкта, скользящего тихо, благостно по ободку радужки глаза, – я, выросшая с садистом, чувствовала садиста в ней, яркой.

И я с ней пошла. Самостоятельно, я не бежала, это казалось мне только моим решением. Мои новые туфельки спустились с крыльца, подняв этим облачко красной пыли, испачкавшей белые носочки с кружевной оборочкой, идущей вокруг резинки. Всего в паре метров нас ждал неприятный, старый паровой самоход на широких, тяжёлых колёсах.

Пока я шла, пока висело в воздухе пылевое облачко, я не обернулась назад. И я не положила руку на своё плечо, я не сказала: «Призрак-призрак, если хочешь – запрыгивай на закорки – вместе пойдём». Я не взяла с собой из этого дома Призрака, потому что знала – в этом доме нет призраков, кроме меня самой. И я не могла взять с собой дом.

Уродливый самоход ждал. Я села внутрь. Моя спасительница устроилась напротив. Она для меня, смотрящей холодным взглядом исподлобья, ещё не сняла маски сердобольной мастерицы, но уже стала моим врагом. Со временем я проиграла ей, со временем я её победила.

В моей жизни существовали минуты, когда я смотрела в безоблачное небо, сидя на подоконнике с ногами и наслаждаясь минутами тишины и тем, что страшное, тёмное окружение железных, скрежещущих стен уже не сжимается кольцом вокруг меня. В те же минуты мечтательности я будто упивалась тем, что у меня есть враг, что я ненавижу её синие тени на веках, убогую розовую помаду на потрескавшихся сальных губах. Душный запах пота, примешивающийся к сладкому, тяжёлому аромату туалетной воды. Но этот враг – он там… он далеко, у себя в кабинете на третьем этаже, а я тут, совсем в ином мире – с книгой, на подоконнике над широким креслом, недавно заново обитым зелёным плюшем. Мой враг – объективизирован, заперт в тело толстой женщины. Он – не вокруг меня, он не потолок и не стены. Он – не дом. И в эти минуты мне казалось, что я забыла кого-то важного внутри той железной пыточной камеры, где я выросла и где жила с пяти до четырнадцати лет. И этот кто-то не может уйти в найденную мною свободу, потому что он и есть эта пыточная.

Сегодня я возвращаюсь назад.

Я, вслед за собственной фантазией, визуализирующей каждое моё следующее действие, поднимаюсь на крыльцо, кладу дорожную сумку у двери чуть справа, и её дно впитывает росу с растворённой в ней ржавчиной. Моё внимание привлекает тёмное пятно, распространившееся под щёлкой стоящей криво входной двери. Засохшие ликра и кровь. Там мертвец, там, внутри. Там – мертвец.

Я знаю это. Я против воли, находясь в тёплых объятиях привычного ужаса, заставляющего противиться всё моё существо каждой вспышке непрошенных воспоминаний, вижу, как уставшая, голодная девочка, пережившая в пустошах поднявшийся резкий ветер, показавшийся ей настоящей бурей, видит дом. И идёт к нему, плача беззвучно, от отчаяния, от последнего испытанного мною живого, приходящего страха – не дойти. Я вижу, как маленькие ручки тянут эту дверь, и дом открывает замок. Как его густая, насыщенная ликра питает трясущееся тело девочки, как отсыревшее бельё на грязной, давно брошенной кровати в Большой Спальне принимает её почти бесчувственное от холода и усталости тело. И как дом, не оставляя её маленькую ручку во сне, всё обещает и обещает ей безопасную, добрую жизнь, полную мягких вечеров, бесконечных добрых книг в библиотеке и удивительных открытий внутри Комнаты с Инструментами. Этот дом не врал. Он просто не говорил о том, что собирается уничтожить личность этого ребёнка.