Мила Яхнис - Татуировка на душе

Я назвала его твоим любимым мужским именем, наверное, назло тебе. Просто вспомнила, как ты однажды сказала, что если у тебя родится сын, ты назовешь его Максимом, а если девочка – Сашей. В мою честь.

Ты медленно приближаешься к моей парте и забираешь анкету, в которой я так и не успела написать ни слова.

Начинает выступать директриса, высокая крупная женщина в пугающе безвкусном сером пиджаке, похожем на сталинский френч. Представляю, как мы бы с тобой это обсудили, и слегка улыбаюсь. Ты улыбаешься мне в ответ, очевидно понимая, о чем я подумала.

Ты смотришь на меня, теперь уже не исподтишка, откровенно разглядывая.

Что ж, для своих тридцати трех я выгляжу отлично. Меня часто приглашают на свидания преподаватели и даже студенты-старшекурсники. Но я не хочу «устраивать свою жизнь», потому что любые отношения будут казаться мне лишь жалким суррогатом того, что было у нас с тобой.

Я смотрю на тебя и не могу насмотреться, я ощущаю себя человеком, которому после долгого скитания по пустыне наконец дали воды.

Я не знаю, почему после всех этих лет я по-прежнему чувствую внутри эту трепетную нежность в странном сочетании с непреодолимым влечением.

Мы не сводим глаз друг с друга, словно боимся, что, если одна из нас отведет взгляд, другая исчезнет, растворившись в воздухе.

Директриса заканчивает нудить про то, какая у них офигенная школа и начинает объяснять, какой маленький у них бюджет. Ну само собой, сейчас на десерт обозначит сумму поборов, и нас выпустят наконец из этой духоты.

Дверь кабинета открывается, и легкий сквозняк теребит твои волосы.

Все встают, шумят отодвигаемыми стульями, верещат проснувшиеся мобильные, и в общей суете ты незаметно киваешь мне на выход. Я иду следом за тобой, пробираясь сквозь толпу потных уставших родителей, тихо и беззлобно матерящих министерство образования.

Ты останавливаешься и ждешь, когда я поравняюсь с тобой. Твоя ладонь касается моей руки.

– Третий этаж.

Ты устремляешься вперед своей легкой пружинящей походкой, не оборачиваясь, уверенная, что я пойду за тобой.

Я курю на крыльце, мне надо подумать, возможно, я хочу, чтобы и ты немного понервничала.

Возвращаюсь в полутемное здание и поднимаюсь по лестнице. Где-то вдали по коридору на третьем этаже видна узкая полоска света, пробивающегося из-под двери.

Мое сердце бьется в такт моим шагам.

Я не знаю, что чувствую сейчас.

Толкаю дверь.

Ты сидишь на черном кожаном диване. Такая же, как 16 лет назад, когда я впервые увидела тебя в университетском дворе. Тонкая талия, лебединая шея, рассеянный взгляд синих глаз из-под очков в тонкой оправе, короткая стрижка. Словно птенец, выпавший из гнезда.

Ты встаешь и запираешь дверь на ключ, потом тушишь свет в кабинете. Теперь комната освещена только фонарем с улицы и бледной сентябрьской луной. Я смотрю на твой силуэт в темноте.

Ты протягиваешь ко мне руки.

Я беру твои ладони и нежно касаюсь губами каждого пальца. Замечаю, что ты не носишь обручального кольца.

Ты увлекаешь меня на диван. Я чувствую твои губы на своей шее. Твое горячее дыхание обжигает мою кожу даже через блузку.

Вдруг ты отстраняешься и произносишь:

– Саша.

– Да? – я не понимаю, почему ты остановилась.

– Ничего, я просто так давно хотела это произнести. Саша! Моя Саша. Язык соскучился.

Я улыбаюсь:

– Ты понимаешь, как двусмысленно это сейчас прозвучало.

Ты смеешься моим любимым смехом.

– Может, я хотела, чтобы это так прозвучало.

– Ух ты, Лилия Валерьевна, Вы играете в опасные игры, последствия могут быть непредсказуемы…

Ты утыкаешься лицом в мою грудь и, замерев, дышишь в ключицу. Мне почему-то становится невыносимо жалко тебя.

– Лиль, что с тобой?

– Ничего. Просто дышу тобой, не могу надышаться.

Я глажу тебя по волосам. Целую в коротко стриженный затылок. Дую на взъерошенную макушку. Всегда обожала так тебя дразнить. Почему-то раньше тебя это безумно раздражало. Ты закатывала глаза и больно пихала меня локтем в бок. Ощущаю странную влагу на своей груди.

– Малыш, ты там дышишь или ревешь?

– А что, нельзя одновременно? – насморочным голосом произносишь ты.

– Но мы даже платок в клеточку у той мамаши с завтраками не прихватили.

Твои плечи сотрясаются, только я не могу понять, от смеха или от нового приступа рыданий.

– Лиль, – я вдруг тоже ощущаю, как мой язык соскучился по этому сочетанию звуков. – Лилёк. Ты мой птенчик, – непроизвольно вырвалось, казалось бы, забытое. – Не смей плакать. Мы же живы. Никто не умер.