Вчера с вечера, перед операцией, подбрил причинное место, зачем-то ещё и подмышки. Каждый раз спрашиваю – зачем? – Так надо, смеётся сетричка, – какие же вы, мужчины, нежные! Просто хрустальные фужеры на тонкой ножке, а не мужчины!
Потом всё отрастает, колется, чешется неприятно, словно вши лобковые завелись незнамо откуда – мандавошки резвые.
О предстоящей процедуре думать не хочется, но она всё равно втаскивает в себя знакомыми ожиданиями.
Всё известно заранее, но всякий раз к этому приспосабливаться надо по-другому, как по ступенькам крутым восходить, вперебивку дыхания, чтобы подойти к началу операции, почувствовать горячую волну, поймать её, оседлать правильно и – успокоиться, отпустить безвольно повод, словно бы незаметно преодолеть условную точку, за которой спуск, и несёт неудержимо, но уже вниз, и – веселее сразу становится. Впрочем, после наркоза не все видения вернутся. Отдельные – фантомами, отрывочно кратким афоризмом вспыхнут в мозгу, непонятно в какой зависимости, потому что я не знаю, что надо мной сейчас совершают сгрудившиеся вокруг люди в бурых халатах. Камлают о моём выздоровлении. Смазывает реальность наркоз, точность и остроту, а резкость запаха спиртовых тампонов, наоборот, возбуждает, достаточно резкого звука холодных инструментов – металл по металлу, и всё перемешивается в разных пропорциях, потом состояние эйфории сменяется тупой отрешённостью, болью в висках, и мысли, всплывшие в памяти, путаются, друг о друга ударяются со стуком дерева о дерево, отдаётся приглушённый звук в мозгу на оба полушария. И мучит, возвращается, временами в пытку превращается от плотного тумана, неудовлетворённого любопытства в чугунной голове.
Спросил сестрицу:
– Чего я там плёл… помню, что говорил, а вот что? в анабиозе?
– Вы у нас самый лучший пациент! Полтора часа стихи читали! И всё – сплошь про любовь! Хоть брось инструмент да записывай. Чудно́. Так романтично!
– Эк из меня попёрло! Как из мешка дырявого! – подумал и возразил: – Я что-то сходу и не припомню, чтобы вот так… на полтора часа репертуара у меня на чердаке, – постучал костяшками пальцев по голове, получилось приглушённо, смешно. В следующий раз «Владимирский централ» исполню. Классику жанра. На бис! У меня жалистные в последнее время очень хорошо получаются. Вышибает слезу на раз – много физраствора во мне, переизбыток влаги от шейки до хвоста, через край переливается радугой разноцветной, так и фонтанирует…
– В следущий раз магнитофон припасём! – смеётся сестра, – предъявим к озвучанию.
Лучше бы его не было – следующего раза.
Милое лицо. И грудь красивая, рельефно под халатом выдаётся. Других прелестей отсюда не разглядеть, но представить приятно.
Раз обратил внимание, значит, не всё так плохо!
Первые три дня сильнейшая жажда одолевает и жить хочется. А через пару недель – всё цветёт и пахнет.
Спасибо родителям, добротно склепали…
* * *
Стряхнул оцепенение. Окончательно пришёл в себя, попытался вспомнить, о чём только что думал. Слабость мешала.
Можно ещё немного полежать. Сестричка напомнит заранее, если процедуры. Все уже знают друг друга, годами общаемся. Притёрлись. Ещё бы – пока окончательно восстановишься, тащит по синусоиде вверх-вниз. Бывает, месяца четыре колбасит. Лейкоцитов мало, и заболеть от простого ветерка запросто, а вот уж потом долго придётся от этого излечиваться.
Значит, никаких троллейбусов-трамваев, гастрономов-супермаркетов, мест многолюдных. Тихо пробирайся по краешку, не пыли. Туда – только в маске. Но самому не очень хочется.
– Ну что, герой, – заглянула в палату сестричка, – поехали.
– Поеееехали!
Меня укутывают на каталке в тёплые одеяла, шапочка вязаная на голове неловко притиснута. Везут из старого корпуса, без перехода, в операционный – недалеко, метров сто. Вдоль торца главной галереи, через центральную аллею.
Деревья высокие смотрят сверху, провожают, ветками машут. Старые, чёрные липы. Вороны орут оглашенно, эхо как от выстрела. И наплывают воспоминания.
Дальше ни-ни! Пока могу себя дисциплинировать. Всю жизнь смотрю фильмы о войне. Там героям снятся боевые действия. Ранили – госпиталь – на выписку! Здоров.
Странно – мне ни разу ничего не снилось, даже собаки лысые в «рыжем лесу», пустые многоэтажки в покинутой Припяти.
Лес, дремучая чаща вместо городов, деревень, событий. Он вырос на пепелище забвения. Зелёный, густой и красивый. Глянешь – и забудешь все невзгоды.
Читать дальше