Валерий Петков: Хибакуша

В прошлое. Какую тайну пытаюсь я там разгадать, заглядывая за картину над очагом?

Предположим, докопаюсь я до тайны, как погиб человек. И что? И кому какое дело до гибели пьяного, никому не известного ликвидатора?

Вероятно, подспудно во мне преобладает чувство вины. Одно дело, от непонимания того, что произошло, другое дело, когда мы выпивали и спорили, спорили.

На самом деле человек имеет право завершить жизнь так, как он хочет, а потом отчитывается за содеянное только перед Всевышним.

На войне раненый просит товарища – убей меня, пристрели, я буду обузой в походе, не стоит тебе мучиться со мной и подвергать себя дополнительному риску. Ведь душа уже наверняка отлетела, смотрит со стороны и умоляет прекратить мучения физические. Ей это мешает обрести себя.

Есть что-то в первооснове, изначальные истины и ценности вне ценностей, которые провозглашают люди и разные конфессии.

Высшая истина, что ли.

Прикосновение к чужой судьбе, чтобы активизировать меня на некие действия, чтобы совершил я нечто важное, но уже в своей жизни.

Жизнь прежняя, только я – другой. Да и я ли это вернулся из Зоны?

Андрея убила страна, в которой он жил и которую критиковал – для того, чтобы она стала лучше?

Потому что он – любил эту страну.

28 августа 1986 года академик Валерий Легасов, который руководил работами по ликвидации последствий катастрофы, пять часов делал доклад, отвечал на вопросы международной комиссии МАГАТЭ о положении дел в Чернобыле.

Он убедил представительную комиссию, что ситуация под контролем и самое страшное позади.

Чем же была страшна для мировой атомной элиты правда о Чернобыле? Правда заключалась в том, что появление реактора РБМК, в конструкцию которого была цинично встроена способность к «неконтролируемой цепной реакции», была закономерным итогом бесконтрольного царствования атомной элиты СССР, являвшегося частью мировой атомной элиты. Если бы среди «научных руководителей» реактора РБМК, обитавших в Курчатовском Институте, нашелся хотя бы один честный и знающий человек, этот реактор никогда не был бы построен.

Вернувшись, Легасов несколько часов записывал в кабинете на диктофон всё, что произошло, сделал выводы.

Дома повесился.

Позже его записи разобрали, но в чём главная причина катастрофы, так и не нашли.

Кто-то явно стёр это место на кассете.

Возможно, не захотел, чтобы другие узнали будущее, ведь это смертельно опасно, или узнали, кто же главный виновный в этой трагедии всемирного масштаба, у неё будет, наверняка, продолжение, а потому и другие полезли бы в петлю?

А кто-то заглянул в бездну безысходности, понял самостоятельно, в чём причина, и совершил суицид.

Возможно гипноз вранья всё ещё был сильным и сказать правду не хватило смелости?

Остаётся только догадываться.

Люди породили техногенные катастрофы, и не имеет значения, кто руководит страной. Миром правят катастрофы.

Фактор взрыва – новое измерение, в которое не всё известное на момент взрыва может вписаться.

Радиация – спящий вулкан, но он обязательно проснётся. И на Земле, и в человеке. Вся сложность – угадать, когда, где и как шарахнет атомный Везувий. И не один.

Всё громче работает часовой механизм счётчика Гейгера. Не спрашивай – для кого.

Радиоактивный пепел Чернобыля стучит в моё сердце.

Только беда, коварная гадина, не спрашивает – вы дома или на работе?

Найдёт везде.

Обследование прошли вместе с женой.

Плохие у неё анализы.

Лечить надо срочно. Требуется пересадка костного мозга.

Надо – значит надо! Я за неё переживаю.

И вот лежу в палате. Храп и духота, хотя нас всего четверо, палата для взрослых мужиков маловата. Я не спал всю ночь.

Скомканная серость больничного белья.

Сны перед операцией не снятся. Потом наркоз удачный, и вот тогда уже полная эйфория, неуправляемая.

Слова замирают, теряются по пути, смысл не долетает, не трогает, скользит, прозрачной капелькой сочится по трубочке и проникает, бежит по жилочкам к месту забытья – анестезия коварная. Капли увеличиваются, бессилие закутывает в сонную лень, предметы пухнут, слова разбухают сухарём в чае, тянутся замедленно, распадаясь на звуки, смешно и непривычно, но я уже не властен над этим, и звяканье медицинских инструментов гасит часть слов.