Михаил Лучко - Сезон Хамелеона

Обезоруженный, профессор хохотал, как ребёнок, пряча от Веньки свои некрепкие ноги, но тревожные нотки предпремьерного психоза ещё сохранялись в его чуть повеселевшем голосе:

– Пикулик! Паша! Выпрямитесь, наконец!! Что вы сегодня скрючились в три погибели?! Вас что-то беспокоит?!

– Ну да, живот болит с утра… Принял «но-шпу», думал отпустит… куда там, – я скорчил гримасу и опустился на корточки…

– Может вам полежать, а мы пока прервёмся? – реакцией на любую новость у Лисицына было объявление перерыва.

– Не знаю… Ноет, прям, невыносимо…

– Может быть, у вас это на нервной почве… Завтра же, всё-таки, генеральный прогон, – освободившись от притязаний Ивецкого, режиссёр двинулся к сцене.

– Это, Пашенька, возрастные изменения в организме! Звоночек тебе! – завершив дивертисмент с подостывшим гением, Венька в статусе триумфатора вернулся на подмостки. – Пора уже, солнце моё, прекращать по ночам-то дуроплясить!

– Слушай, вообще-то, не смешно, – я обвил руками предмет обсуждения и прижался подбородком к груди.

– Вот тебе «нурофен», активированный уголь и «но-шпа», – тут же с горсткой таблеток и стаканом воды подскочил помощник режиссёра Сева Белкин.

– «Но-шпу» я уже сожрал сегодня, говорю же… Два раза, – не разжимая рук, я медленно и осторожно растянулся на полу.

– Прими ещё раз, хуже не будет!

– Белкин, ты что, врач?! Может, ещё и морфий предложишь? – я, застонав, свернулся калачиком.

– Пашка, давай в гримёрку! Полежишь, грелку на брюхо положим, – Каштанов, отпихивая Севку, попытался поднять меня на руки.

– Гриня, ты очумел, что ли?! Я же не инвалид! – вырываться мне пришлось долго, так как друг мой был решителен и настойчив. – И так-то больно, а ещё с тобой бороться приходится!

– Правильно! Потому что не надо со мной бороться!

– Вот спасибо-то!! От твоей логики сразу полегчало!!

– Паша, а у тебя болит желудок или низ живота? – не могла не вмешаться Ира Алдонина, впрочем, как и все участники спектакля, поспешившие плотным кольцом окружить моё эмбрионообразное тело и не преминувшие выразить крайнее беспокойство по поводу моего состояния.

– Если правее, тогда это печень!

– А левее, кажись, селезёнка!

– Сердце тоже иногда в желудок отдаёт. Хотя, тебе ещё рано…

– У тебя после еды заболело? Ты завтракал сегодня?

– Если не завтракал, то это язва! Стопудово! Иди, съешь чего-нибудь!

– Мог, кстати, и травануться!

– Минералки попей и сухарики попроси в буфете!

– Лучше кашки! Только обязательно на воде!

– Какая кашка! Это может быть и аппендицит!

– Ну, тогда засада! Премьеру отменять придётся!

Белкин уже маячил в режиссёрском управлении и звонил оттуда, судя по всему, в поликлинику СТД. Его поставленный специфический голос легко долетал из кабинета до сцены, так что прислушиваться не приходилось – он был профессиональным актёром, со временем, переквалифицировавшимся в заведующего театральной труппой. По совместительству, Севка работал помощником режиссёра, что не мешало ему в некоторых спектаклях играть небольшие роли, а иногда и выручать театр посредством срочных вводов на позиции выбывших из строя артистов. Таким образом, незаменимее человека в нашем коллективе представить было невозможно. А уж тот неоспоримый факт, что Белкину было известно абсолютно всё происходящее на каждом квадратном метре учреждения, возвышал эту уникальную личность до уровня главной творческой и боевой единицы невероятно сложного и болезненного организма, коим является театр. Неудивительно, что, впервые когда-то переступив порог этого храма искусства, я сначала повстречал Севу Белкина, а потом уже всех остальных.

– То есть, вы думаете, что это может быть серьёзно? Хорошо, Юлия Михайловна, тогда я отправляю его к вам. Запишите: Пикулик Паша. Что? Вы имеете ввиду Сергея Николаевича? Нет, ему ещё не звонил. Просто очень острая боль, поэтому сразу к вам! – голос из режиссёрского управления был полон неподдельного участия. – Да, я понимаю, что всё решаемо, но мы тут переживаем… Я только вас прошу, перезвоните мне сразу, когда станет ясно… Хорошо, договорились, – своей семьи у заведующего труппой не было, поэтому родственные чувства он испытывал ко всем коллегам, без исключения, и неосвоенные ресурсы родительских забот в полном объёме доставались любому захандрившему актёру. – А на рентгене сегодня Анна Серафимовна? Да, я Паше передам… Как думаете, может Якову Моисеевичу тоже показаться? Завтра, да? Ой, у нас же генеральный прогон вечером! Ну ладно, посмотрим, какие будут симптомы. Хорошо, спасибо!