Ирина Арсентьева - О любви… Избранное

– Эй, Масленок! Аллес!!! Сказали же тебе – заканчивай! После захода солнца долбить запрещено, – Крот возмущался на правах старшего. – Иди сюда, уже налито!

Невысокого роста паренек, который вполне мог сойти и за мужчину из-за густой щетины и длинных волос, схваченных на затылке резинкой, ковылял из зарослей, разглядывая что-то на ладони.

– Ептать! – радостный возглас Крота был доказательством ценной находки Масленка.

Все трое внимательно рассматривали наполовину истлевшую нашивку, которая обыкновенно размещалась на рукаве военной формы вермахта. На нетронутой временем ее части четко прорисовывался сине-бело-красный французский триколор.

– Мужики, а почему запрещено копать в сумерках? – любопытство разбирало Масленка и не давало ему присоединиться к общей трапезе.

– Духи погибших, говорят, приходят, – задумчиво произнес Крот и огляделся по сторонам. – Я сам никогда не видел. А вот у Дрозда в прошлом году чуть крыша не съехала. Всю зиму потом пил не просыхая. Он в потемках целое сражение видел, и голоса отчетливо слышал.

– Выдумки все это! – Шмайссер хохотнул и смачно опрокинул содержимое кружки.

– Не знаю, так говорят… – Крот, ковыряя ложкой тушенку, думал о чем-то своем и не заметил, как догорели последние отблески заката, и лес погрузился во тьму…

Ночные видения заставили всех троих вжаться в дно палатки и не сомкнуть глаз до рассвета…

***

…Сегодня Рауль уже в пятый раз обходил лагерь по периметру. Это был вверенный ему для охраны участок. За колючей проволокой было тихо. Заключенных загнали в бараки, и только сторожевые собаки изредка побрехивали, скорее для того, чтобы показать, как они исправно несут службу.

Сегодня Рауль впервые увидел Итту. Она была необычной для еврейки внешности – голубые глаза и светлые длинные волосы достались ей от русской матери, которая выйдя замуж за еврея, приняла иудаизм. Итта всегда считала себя еврейкой и на все главные праздники вместе с отцом ходила к раввину. Отец ее был учителем французского языка и с детства разговаривал с ней только по-французски.

– Je dois dire que.., что Вы сегодня необычайно красивы! Mon cher! Впрочем, как и всегда, – отец гладил ее белокурую головку, продолжая ненавязчивый урок французского.

Итта крепко держала отца за руку и таинственно улыбалась от удовольствия. Видно было, что эти двое нежно и преданно любят друг друга…

В этом году Итте исполнилось семнадцать, и даже в сером лагерном платье, грубом и бесформенном, угадывались ее тонкая талия и маленькая, по-девичьи тугая, грудь. По всему было видно, что она работала в бараке, где сортировали вещи заключенных и упаковывали их в деревянные ящики для отправки в Германию. Она двигалась очень осторожно, и шагов ее не было слышно. Словно тень, ее силуэт переместился в самый дальний угол лагерной территории, где возвышалась груда всевозможной тары. Захватив два увесистых ящика и слегка согнувшись под их тяжестью, она не глядя по сторонам, так же тихо проследовала обратно в барак. Шла подготовка к утренней отправке эшелона в помощь солдатам Рейха, и заключенные работали всю ночь.

Рауль не мог отвести взгляда от Итты. Отчаяние и безысходность чувствовались и в ее глазах, устремленных в никуда, и в опущенных по-старушечьи плечах, и в повисших плетями тонких руках. Лицо ее, худое и бледное, отдавало голубизной, ровно такой же, какими были ее глаза. «Она совершенна в своей обреченности. Разве может человек в глубокой печали быть божественно красивым?» – размышлял Рауль, двигаясь вдоль ограждения и не сводя с девушки взгляда. – По-видимому, да. Даже здесь, в этих диких условиях, красота имеет право на существование».

Через два дня он вновь увидел Итту. Казалось, что ноги совсем не держали ее. В огромных мужских ботинках без шнурков, она едва могла ими двигать. Слезы безмолвными ручьями стекали по ее посеревшим щекам. У Рауля сжалось сердце.

«Зачем мне жить?» – мысль о самоубийстве не покидала Итту. Так сделали уже многие в лагере. Сегодня, разбирая вещи заключенных, она увидела золотые часики своей матери с гравировкой «С любовью навсегда». Их подарил отец в день, когда родилась Итта. А позже Итте попалось и платьице младшей сестры Евы, которую вместе с матерью увели в Гетто неделей раньше, чем ее саму. Платье стало мало семилетней Еве, и мама надставила его кружевом, которое спорола с праздничной салфетки.

– Bonjour! – Рауль подошел к заграждению так близко, что Итта услышала его. Она вздрогнула всем телом. Что-то близкое и родное было в этой речи. Так говорил с ней отец…