Н. Пушкарёва - Мея

Сбежав с косогора, Павка остановился у ручья, сделал несколько глотков ладошкой и, словно нисколечко не устав, забежал на пригорок, где расположилась Мея, в прохладе тени одинокого дерева.

– Павка! Ты же сказал, вы погоните коней в Старый луг. – улыбаясь произнесла она, когда между ними оставалось не больше десяти шагов.

– Батя на собрание пошёл. Говорят, война началась. – произнёс он с довольной улыбкой не от сказанных слов, а от того, что видел её. И протянув букет, добавил. – Это тебе! Там целая поляна в нижнем лугу, у черёмухи.

– Сколько мнооооого. – радуясь, произнесла она, беря охапку цветов и вдыхая их аромат, словно кислород, без которого она не могла существовать. – У тётки Марфы тоже в палисаднике распустились. Она, кстати, сегодня свою Звёздочку не отправила. Говорит должна объягниться.

– Луна тоже вот – вот принесёт жеребёнка. – произнёс Павка, усаживаясь в тени. – Папка сказал, мой будет.

– Что это? – выпучив глаза, спросила Мея, указывая на сочившуюся кровь из ступни Павки.

– За сухую репьину зацепил. – шмыгнув, ответил он и резко сорвав ближайший подорожник, приложил к ноге.

– Давай привяжем. – произнесла она, отрывая ленту ткани, в которой был её обед. – Мама лепёшку сегодня дала. Ты такие любишь.

– Ага. Запах шикарный. – улыбаясь и в то же время морщась от боли, произнёс он, позволяя Мее помочь привязать подорожник к ране.

– Знала бы, что ты придёшь, взяла бы больше. – продолжила она, уже доставая обед из туеска.

– Да, я не голодный. Мы с Захаркой яиц напились. Нашли клад за сеновалом. Тебе одно нёс, да упал и раздавил в кармане. – с досадой произнёс он, показывая карман и последствия беды. – Чёртова репьина. Надо ж было ей на моей дороге вырасти.

– Фуууу… Терпеть не могу сырые яйца. – морщась произнесла Мея, разламывая лепёшку пополам и протягивая Павке.

Она знала, что возможно эти яйца были единственной едой, которую за сегодня съест Павка. И была бы рада отдать и целую лепёшку, но знала, что он её просто не возьмёт. В его семье было девять ребят, да отцовы старики, что само собой разумеющим доказывало, что не все всегда были сытыми.

– Ты не пробовала. Это истинный деликатес! – произнёс он, поднимая палец вверх, словно изображая аристократа, находящегося в дорогом ресторане, и, в то же время, жуя лепёшку.

Мея звонко рассмеялась, глядя на его гримасу, а он задумчиво смотрел на неё и искренне улыбался навстречу этой радости. Его завораживал её маленький хрупкий стан и на удивление белоснежная кожа, которая дни напролёт находилась на палящем солнце. Из – под голубой косынки, выбивались пряди волос, которые никак не хотели вплетаться в её две толстые косы, и которые притягивали к себе как магнит, ароматом нежности и лёгкости. Небесное ситцевое плате, словно мягкое облако, окутывало её тонкое тело и будто запрещало дотрагиваться до себя, чтобы не рассеять мираж ангела. Большие карие глаза, обрамлённые чёрными ресницами, искрились радостью, также, как и нежно алые губы. И Павке было так хорошо от того, что он мог каждый день наблюдать эту картину.

Их счастье заполняло всё вокруг, и, казалось, что тот май был самым лучшим, ничем не предвещавшим беду и бесконечную кровь на тех полях, горах, …на той просёлочной дорожке.

Думая о предстоящей вечеринке и никак не выбрасывая из головы ссору с Никитой, своим молодым человеком, я смотрела на одинокое дерево вдали и ловила себя на мысли, что больше сосредоточена на словах бабушки.

– Интересно как – то …Мея. Почему не Маша? – задумчиво спросила я.

– Мама так меня звала. Мея. Отец звал всегда Мария или Марья. Казалось, с какой – то строгостью и в то же время с властью произносил моё имя. – с улыбкой ответила она.

– А Павка? Это же Павел, значит можно хотя бы Паша или Пашка. – снова задалась я вопросом.

– У Павки были младшие сестрёнки и одна, Лиза, не могла выговорить правильно его имя. И так смешно произносила Пашка, что получалось Павка. Ко всем и привязалось так. Он и сам привык. Так и представлялся – Павка.

– Ну, а почему он был босиком? – снова не понимая, спросила я, уже усевшись на висевшие качели на террасе.

– Его семья была большая. Обуви в то время было не много, а если и была, то донашивалась одним за другим. Чаще всего ребята летом бегали босиком, если в семье их было много. Павка был пятым сыном. Вся обувь от старших братьев доставалась или худой или совсем изношенной. А если и была какая хорошая, он отдавал её своему младшему брату – Захарке. Может, когда бы и плёл себе лапти, но нет. Так сильно любил своих младших сестёр, что в любое свободное время вывязывал им берестовые туфельки. – с улыбкой и теплотой, произнесла она. Немного помолчала и продолжила. – По три – четыре версты пробегал босиком, чтобы увидеть меня. Посидеть со мной полдня, пару часов, а то и всего минут пятнадцать.