Игорь Агафонов - Алиса не боится, или Амазонка и Тимфок

Фокус-старший не раз повторял мечтательно младшему: «Мне б с умишком нынешним да в молодость вернуться… ну хотя б на чуток, натворил бы я дел». Что, любопытно, имел он в виду?.. «Да ладно, бать, не горюй».

Побуждаемый этим воспоминанием, Тимофеем ещё в начальную литературную пору был написан фантастический рассказ, где… там отец хотел передать сыну свой опыт и знания через изобретённый им прибор, что обещало небывалый прогресс в цивилизации… Но вышла закавыка: отпрыск не сумел в один присест, что называется, скушать и переварить дармовой опыт и спятил. Прежде чем застрелиться, отец выяснил посредством того же аппарата, что мозг сына предназначен был природой для иных дел, чем те, что ему пытались навялить.

…Но, оказывается, не до такой степени он ослаб, чтобы не порадеть дочери. Защемило вот.

Включил под утро телевизор. Там показывали шоу с детьми дошкольного возраста – блогерами-миллионщиками. Детки эти, собственно говоря, не понимали значимости своего положения. Впрочем, родители сей пробел в их сознании восполняли с лихвой…

«Может, и мне податься? – мелькнуло у Тимофея Емельяныча в голове спасительным озарением. – Блогеры, вперёд! Время рыцарей и мушкетёров минуло безвозвратно! Ату всех отступающих!»

Жаль только – далёк он от цифры… Цифирь – это ж надо знать, куда правильно пальцем тыкать…

Незаметно заснул.

Вновь про «величайшего»

При виде тусклого номера лицо «величайшего» скисает, даже появляется робость – два раза заносит он ногу через порог и не может переступить. Резкий взмах руки – и входит, вталкивает себя как бы насильно и воинственно осматривает скудный интерьер. Решительно направляется в ванную, щёлкает выключателем – скудный от слабой лампочки свет, сумрачно по углам, трещины зияют застывшими ящерками, рыжеет щербатая эмаль ванны. Величайший проводит запястьем по кончику носа, включает бравурную мелодию в мобильнике, кладёт его в карман, отчего мелодия звучит не столь показушно-браво; вяло пробует пальцем трубу. Отдёргивает руку, как от горячего, затем, усмехнувшись, прикасается всей ладонью и держит показательно долго – удостоверяя как бы возможных соглядатаев: ошибся я, мол, с температурой… Хмыкает, подмигивает себе в треснувшее зеркальце над раковиной:

– А чего ждал? Роскоши? Вот ты, понимаешь ли… постарайся для себя… Ты о чём? Да о том, всё о том же…

Возвращается в комнату, у окна закладывает руки за спину. В черном стекле отражается его лик, и величайший тыкает в него пальцем:

– Ну ты, клон! Или ты кло-ун? Правда, что ль, не в деньгах счастье? А в чём тогда? В общественном положении?.. Или как у брата в правде? Так у тебя ни того, ни другого. Писал-писал свои книжки и чего?.. Скрипишь теперь: жизнь не удалась? Да ла-адно, поехал и поехал… Не грусти. Авось прорвёмся. Возрастной кр ы з… как там его называют?

Тянется задёрнуть шторы, но… их нет – потрясает кистью и по театральному роняет руку – безнадёга, мол.

– Невезуха, короче, господа, за невезухой… и невезухой погоняет.

Скрип двери. Величайший вздёргивает плечи, как при ударе в спину. «Клоун» в окне округляет глаза и губы – задерживает дыхание. Величайший облегчённо выдыхает облачко пара на стекло, в этом облачке смутно прорисовывается администраторша. Шмыгая носом, она завозит на противно визгливых колёсиках обогреватель. Говорит также противным голосом:

– Электричество наладили. В о т вам. Чтоб совсем не околели, мужчина… Привыкли у себя в Москве – тепло чтоб!

Величайший всё ещё глядит на отражение в оконной черноте (клон изумлённо приподымает там брови): у администраторши на плечах вытертая шкурка (кошачья?), которая подмигивает окостеневшим мерцающим глазк о м-пуговкой.

Величайший благодарит:

– Спасибо за оперативность.

Администраторша разочарованно кряхтит и, закрывая за собой затрещавшую дверь, утробно шепчет:

– За спасибо лису не скр о ишь.

Визжат в коридоре ржавые колёсики. Величайший смотрит с недоумением на обогреватель у порога. Подождав у дверной щели, пока, после невнятного разговора с кем-то, администраторша, шаркая, удалится, говорит себе:

– Хорошо, соболей не запросила. Лисий ещё туда-сюда… хотя всё равно губа не дура.

В дальнем конце коридора женский взвизг, затем хриплый бас:

– Глазки-то разуй, Галь!

Что-то неуловимо быстро меняется в ощущениях восприятия.

В пыльных городских развалинах. Ветрено – порывисто.