Михаил Громов - Божественная комедия безбожников

Но откровенно вам скажу,
Хотя в Раю и веселей,
Однако разных сволочей
Ничуть не меньше, чем в Аду.

Но вы меня не подведите,
Гуляйте там, но аккуратно,
Все осмотрев, назад идите,
Идти домой всегда приятно». —

«Итак, идем с Лукой к чертям, —
Сказал Поэт, – но ты в дорогу
Дала бы, Муза, лучше нам
Еще попутчиков в подмогу.

Вон твой Мудищев – хоть куда:
И рост, и стать, как для парада,
Но у него, пардон, елда,
Ее вдвоем нести бы надо.

Так дай еще нам мужичков,
Не алкашей и не торчков,
Людишек, преданных по гроб,
С кем ты пошла бы на гоп-стоп». —

«Гоп-стоп, Поэт, – это святое,
Но, если честно вам сказать,
На дело важное такое
Самых надежных надо брать.
А счас уж нет таких надежных,
С такими нынче не везет,
Из кандидатов всех возможных,
Боюсь, никто не подойдет.

Хотя не то я говорю —
Заносит часто старых дев,
Сейчас я лучше загляну
В царевый кадровый резерв.

Может, попутчиков найдем —
Не первый сорт, но кое-что,
Хоть, говорят, в резерве том
Сплошь карьеристы и жулье:

Спортсмены, шлюхи там, артисты,
Идти готовые во власть,
И проститутки-журналисты,
Во власть готовые попасть.

Короче, там ханыг не счесть,
В резерве поиск неуместен,
Но счас я вспомнила, что есть
Супергерой, он всем известен.

Мужик тот жил не для наград,
Хотя с размахом он дерзал,
И миллионам прямо в Ад
Дорогу кепкой показал.

Он всех повел как будто в Рай,
Но по дороге заплутался,
Ну а народу лишь давай,
Он за вождем идти старался.
Лежит он в центре Златоглавой,
Туда не въедешь, там кирпич.
Мудищев молвил: «Боже правый!
Да неужели сам Ильич?» —

«Ну да, Ильич! Ты прав, Лука,
Но наберись еще терпенья,
Ильич в гробу лежит пока,
А я начну счас оживленье,

Вот заклинания шепчу,
Уже в углу зажглась свеча,
Еще чуть-чуть! Ну все, прошу:
Встречайте стоя Ильича».

В квартиру въехал броневик,
А на броне его сидел
В потертой кепочке мужик
И хитро так на всех смотрел.

Потом вскочил, сорвал кепчонку,
И хоть росточком был он мал,
Но грозно выставил ручонку
И что есть силы заорал:

«Буржуям смерть! Вся власть народу!
Вас революция зовет,
Напейтесь в доску за свободу,
Опохмелитесь и – вперед».

Ильич завелся, Боже правый,
Слюной стал брызгать, черт картавый,
Под люстрой лысина блестит,
Бородка клинышком торчит,
Но голос, как набат церковный,
Стал непрерывно повторять:
«Мир капитала – мир греховный!
Давно прогнил, пора свергать».

Муза захлопала в ладоши:
«Привет, Ильич! А ты все тот же.
Трясешь дырявыми портками,
Пугая дяденек с деньгами.

Пора, Ильич, остепениться
И к революциям не звать,
Людей богатых не пугать
И голой жопой не хвалиться». —

«Дерзка ты, Муза, на словах,
Во мне, смотрю, засомневалась,
Мечтала раньше о делах,
Но вот трусихой оказалась,

Была ты раньше посмелей,
Богатых очень не любила,
Под Клару Цеткин все косила,
Дружила с Наденькой моей.

Когда лежал я в мавзолее,
Ты все с артистами балдела,
Но все равно ты всех милее,
Ты воскресить меня сумела.

Но лучше бы лежал в гробу,
Как сельдь соленая под шубой,
Что здесь творится – не пойму,
Жизнь стала жадною и грубой.
И где мои большевики?
Мои соратники, друзья,
Ну где латышские стрелки?
Или стрелять в людей нельзя?

Никто не думает о том,
Что революция в загоне,
Где раньше был мой совнарком,
Сидит плешивый царь на троне». —

«Ну хватит, дядя, прекратил, —
Поэт оратора прервал, —
Ты для того, Ильич, ожил,
Чтобы в Аду нам помогал.

Мы отправляемся в турне,
Ну и тебя прихватим с нами,
И хватит нам о ерунде
Орать тут, брызгая слюнями.

Силенки ты побереги,
Дорога трудная нас ждет,
Луке вон лучше помоги,
Лука свой хрен едва несет». —

«Ну-ну! Таскать хрены негоже
Вождю рабочих и крестьян.
Такой подход к вождям, похоже,
Есть политический изъян.

Мне удалось в Аду пожить,
Я знаю все там от и до,
Но с секс-маньяком член носить —
Так это явно не мое.
Я лучше буду за вождя
И боевой вам брошу клич:
Надейтесь только на меня,
Вы все тут мусор, я – Ильич».