Марина Стекольникова - Коммунальная на Социалистической

Не успела она дойти и до середины коридора, как вдруг за её спиной сама по себе зажглась лампочка. «Что же это такое, – вздохнула Елизавета Марковна. – Непорядок». Она ещё раз вздохнула, вернулась в кухню и попыталась выключить свет. Долгие годы коммунального проживания приучили её к экономии. Лампочка глумливо мигнула, но не погасла. Вольская ещё раз повернула выключатель. Ничего. Она постояла, то поднося руку к заветному рычажку, то убирая, наконец, прекратила свою пантомиму, решив оставить всё, как есть, до пробуждения соседей. В тот момент, когда она снова вышла в коридор, откуда-то сбоку до её слуха донеслись странные какие-то свистящие не то слова, не то просто звуки: «Зы-ыка – зыканска-а…» «Почудилось, – решила поэтесса. – Воображение разыгралось. Так, глядишь, снова стихи писать начну. Про лунный блеск и тишину». Она улыбнулась и направилась в комнату, больше не реагируя ни на какие непонятные явления. Как только за ней закрылась дверь, свет в кухне погас, и в коридоре вновь прошуршали шаги, словно кто-то на цыпочках быстро перебирал ногами. Одновременно что-то скрипнуло, и заверещал будильник в первой комнате. По Квартире прокатилась волна обычных утренних шумов, производимых по большей части семейством Митиных.

* * *

Топот близнецов по коридору разбудил Пичужкиных, проспавших, к своему ужасу, лишних два часа. Нарушение режима, пропуск очереди к умывальнику, необходимость сначала ждать вожделенную влагу, а затем завтракать второпях, что явилось уже полным безобразием, вызвало бурю негодования вспыльчивого Льва Эдуардовича. Всю силу своих эмоций он обрушил на ни в чём не повинную Раису Лаврентьевну. Ссоры в их семье случались редко, зато бывали громоподобны и сопровождались мощными выбросами накопленной негативной энергии. Сначала, как правило, распалялся Лев. Когда он уже бывал готов утихнуть, в ответ на его нападки громы и молнии начинала метать Раиса. Ничуть не боявшаяся этих сцен Сильва привычно пережидала их где-нибудь в сторонке. В свои девять лет она давно усвоила, что «милые бранятся – только тешатся», и не переживала по пустякам.

Этим утром те, кто сновал между кухней, где готовился завтрак, и комнатой, где этот завтрак уничтожался, имели удовольствие слышать следующее:

– Позор! – орал Пичужкин. – Забыть о времени! Не услышать радио!

Кто и что ему ответили, соседям разобрать не удалось

– Кто?! Кто его выключил?! Я вас спрашиваю! Останетесь без ужина! Здоровее будете! Марш одеваться! Опоздание – позор! Чтоб из школы сразу домой! А ты – никуда!

Что кричать, большого значения не имело. Цель словоизвержения просматривалась довольно отчётливо – выплеснуть досаду, в первую очередь, на самого себя. Но нельзя же так сразу признаться, что и сам виноват. Поэтому Лев словесно крушил родственниц. При этом он, невеликий ростом, поднимался на цыпочки, притопывал ножкой и воздевал руки к небесам. Побушевав в том же духе ещё минут пять, он выдохся, плюхнулся в кресло и начал вытирать взмокший лоб большим клетчатым платком.

Вторую часть «Марлезонского балета» с чувством исполнила Пичужкина-старшая. Поскольку во время выступления мужа она, поджав губы, сидела за столом над опустевшей к этому моменту чашкой, то и монолог свой начала сидя:

– Если бы кто-то, – звучание её голоса походило на присвист закипающей в чайнике воды, – вчера не устраивал путаниц… Если бы побольше интересовался… интересовался… знал что, где стоит… – постепенно голос окреп, а его хозяйка начала медленно подниматься из-за стола. – На себя посмотри! – сделав резкое движение, она мощной грудью смахнула со стола чашку, даже не обратив на это внимания. – Сам храпел, как я не знаю кто! Других винишь, а сам!!!

Она, наконец, вытянулась во весь рост и сделала шаг в сторону мужа, вжавшегося в спасительное кресло. Раиса в гневе была страшна, как ураган «Алиса». Продолжая выплёскивать обвинения, имевшие не больше смысла, чем недавние выкрики её Пичужкина, она нависла над несчастным, обожаемым Лёвушкой и… вдруг утратив весь свой пыл, тяжело опустилась на диван.

Всё время этого миниспектакля Сильва сидела в углу того же дивана и разглядывала родителей с подозрительно безмятежным выражением лица.

* * *

Когда страсти и хлопоты улеглись, когда все, кому было нужно, отправились на работу и учёбу, а в квартире остались только две женщины, на короткое время в воздухе повеяло покоем. Покончившая с нехитрым завтраком Елизавета Марковна составила на поднос грязную посуду и, осторожно неся его обеими руками, направилась в кухню. Войдя туда, она застала не совсем понятную сцену. Между окном и дверью чёрного хода стояла, склонившись над мусорным ведром, Раиса. Она сосредоточенно рассматривала что-то, уперев руки в бока.