Михаил Каюрин - Чёрная стезя. Часть 1

Спустя неделю белое войско без боя покинуло село.

Не успела снежная позёмка замести лошадиные следы за околицей, как с противоположной стороны в село вполз потрепанный, обмороженный и голодный отряд красноармейцев. На переднем коне восседал человек, который сейчас предстал перед Марком…

– Ба! Какая встреча! – осклабился всадник в самодовольной усмешке. – Глазам своим не верю! Защитник царя и отечества! Жив ещё, георгиевский кавалер? Не подавился хлебом, украденным у советской власти?

– Как видишь, – не разделяя радости от встречи, угрюмо отозвался Марк. – Благодаря щедрости и доброте товарища Загоруйко ноги с голоду не протянул.

– Попридержи язык-то, контра недобитая, – прошипел, будто потревоженная змея, представитель новой власти. – Думаешь, я не знаю, как ты утаивал хлеб от советской власти? Думаешь, если его у тебя не нашли, то ты чист перед ней? Как бы ни так! Придёт время, большевицкая власть за всё спросит, не сомневайся!

Неостывший от бега конь Кривошеева крутнулся на месте, недовольно всхрапнул.

– Повторяю вопрос: видел ли ты повозку с двумя мужиками?

– При мне здесь никто не проезжал, не видел. Разве что утром, когда я был в селе, – Ярошенко неопределённо повёл плечами.

Кривошеев вцепился недоверчивым взглядом в лицо Марка, затем с растяжкой, явно недовольный ответом, проговорил:

– Ну, не видел, так не видел, какой с тебя спрос? Но учти: если соврал – ГПУ спросит за укрывательство! По всей строгости закона спросит!

– Так эти двое – контра? – прикинувшись простаком, миролюбиво спросил Марк. – А вы, осмелюсь полюбопытствовать, в каком сейчас звании-должности?

Кривошеев с подозрением уставился на Марка. Ему показалось странным проявленное любопытство пахаря и насторожила услужливая манера общения. Ярошенко оставался в его памяти строптивым и заносчивым.

Вспомнился день, когда Марк в категоричной форме отказался передать своего коня в распоряжение отряда Красной Армии. Тогда его поведение было не таким смиренным, как сейчас. Кривошеев до сих пор помнит железную хватку его ручищ. Чуть было руку не сломал, паршивец, вырывая поводья жеребца.

«Чувствует свою вину перед советской властью, – рассудил Кривошеев. – Боится, что я могу припомнить прошлое, вот и лебезит».

– Я – начальник Беловодского ГПУ, – сообщил он для острастки. – Направлен советской властью, чтобы очистить район от контрреволюционной нечисти.

– О-о, большой чин, как я полагаю, – с неуловимой издёвкой в голосе отметил Марк. – Надо полагать, и помощники у вас имеются?

– А тебе какое дело? – напрягся Кривошеев и хищно прищурился.

– Соображаю, как скоро ГПУ выловит всех врагов народа, – с трудом сдерживая усмешку, с серьёзной миной на лице проговорил Марк.

– Не твоего ума дело, кто и как будет отлавливать белогвардейскую сволочь! – ощетинился Кривошеев. – Пашешь землю – вот и паши, и не суй нос в чужие дела.

– Странно как-то, – продолжил Марк, делая вид, что не заметил взвинченности Кривошеева.

– Чего тебе странно?

– То, что такой большой начальник самолично и в одиночку занимается поимкой бандитов. Неужели больше некому ловить?

Я бы и тебя ловил самолично, окажись ты в бегах. Обошёлся бы без помощников. Служба у меня такая: брать за грудки непокорных врагов и выводить на чистую воду. Эти двое – такая же скрытая контра, как и ты, Ярошенко. Вот приструню их, потом тобой займусь, если не прекратишь контрреволюционную деятельность.

– Не понимаю, о чём вы? – удивился Марк.

– Не прикидывайся невинной овцой. В ГПУ поступили сведения, чем ты занимаешься, – злобно проговорил Кривошеев. – Кто организует религиозные сходки по вечерам? Кто ходит по хатам с агитацией про Бога?

– Ничем подобным я не занимаюсь, товарищ начальник Беловодского ГПУ. А вот петь люблю, не отрицаю. Разве это противозаконно? – произнёс Марк невозмутимо.

– Петь-то не возбраняется, – сказал Кривошеев. – Только вот поёте вы, почему-то, не революционные песни, и не гимн интернационала. Ваши песни Бога прославляют, а не советскую власть. А религия, как сказал вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин, – это опиум для народа. Поэтому и церковь в вашем селе закрыли, и попа прогнали. Однако, вам неймётся. По ночам стали собираться. Молитесь и поёте. Подобные действия – это антисоветская пропаганда и контрреволюционная деятельность. Так что, делай выводы, поп самозваный! Не угомонишься – загремишь в Сибирь.