Елизавета Витман - Зарисовки из вагонного окна. Маленькая повесть

– В кавалерии изволите служить?

– Почему?! – усмехнулся он, потирая щёку.

– Потому, что кавалерийский наскок ценился в гражданскую!

– Понял…

Но, судя по недоуменному взгляду «соседа», я поняла, что он так ничего и не понял… Ох, уж эти мне дорожные фривольности! Ни ты меня не знаешь, ни я тебя, и вряд ли мы когда ещё увидимся.

«Ах, гостиница моя, ты гостиница,

Я на краешек присяду, – ты подвинешься.

Занавесишься ресниц занавесками:

Я жених тебе на час, – ты невеста мне»

В песенке ничего не говорилось о вагонной полке: то ли они не были раньше такими удобными, то ли не предназначались для интимных встреч. Кто впервые додумался до этого: под стук колёс …, чтобы хоть как-то скоротать время?! Впрочем, каждому – своё! Вольный ветер свободы действует на всех, но по разному: кто водку пьёт до безобразия, кто в карты играет (непременно на деньги), кто спит и читает, читает и снова спит, а кто и говорит без умолку. Некоторым удаётся красивый, ни к чему не обязывающий флирт, когда в ход идёт весь арсенал обольщения: обаяние, деньги, ум, красота.

Иные же, как мой попутчик, – сразу «быка за рога», а зачем время терять? «Но ничего, – думала я, – найдёт ту, которая не прочь делу общему помочь, и как-нибудь утешится…».

* * *

Утро обещало прекрасный день. Я хорошо выспалась, не смотря на щебет молодожёнов. Сейчас они мирно посапывали надо мною. Простыня свесилась, заботливо укрывая меня от нескромных глаз.

Дашино место под Аркадием пустовало (к радости проводников). Вчера он, обиженный и непонятый, сразу же заснул, что немного приподняло его в моих глазах, и ещё мирно спал, лёжа на животе, но кто-то, проходя мимо, беззлобно ругнулся: – Убери оглобли, чёрт бы тебя побрал!

Ночью проехали Екатеринбург, а теперь рельсы вели поезд сквозь тоннели, проложенные в глубине Уральских гор. Едешь, едешь и вдруг… нападает темнота, как разбойник из засады.

В гулком пространстве колёса стучат как-то по-особенному: слышатся завывания, стоны, – кажется, сто вихрей мечутся вокруг вагонов, стараясь столкнуть их друг с другом, разнести в щепки, или, на худой конец, влететь в открытое окно злым Черномором и унести с собой… От мыслей таких, что скрывать, иной раз поёжишься.

Миновав очередной тоннель, поезд сбавил скорость, осторожно, как бы на цыпочках, проходя опасный обрыв, напротив которого поодаль плыли в седом вальсе старые, изломанные и сожжённые жизнью деревья, а на переднем плане доверчиво раскинул объятия зелёный молодняк. Наконец, лес стал понемногу редеть, и дорога плавно пошла вниз.

Чувствовалось приближение человеческого жилья: мелькали небольшие копны в снежных шапках, на опушке лежали срубленные деревья. Вот и избушка «на курьих ножках», – маленькая, как в сказке Бажова: вот-вот выскочит из-за неё козлик «Серебряное копытце» и начнёт ножкой бить… Но вместо козлика вышла ядрёная баба в коротком халате, вылила по ветру грязную воду и, прикрывая глаза от слепящего солнца, стала смотреть на вагоны, будто считая их.

– И холод ей нипочём, – послышался одобрительный мужской голос, – ишь, коленки-то какие!

Проехав полустанок, поезд круто повернул направо, открывая приближающийся город в утреннем мареве. Примерно через полчаса мы с молодёжью гуляли, наслаждаясь свежим воздухом и твердью земли.

Узловая станция: здесь менялся электровоз. По другую сторону поезда деловито сновали женщины в оранжевой спецодежде, подавая воду в наш вагон. Одна из них никак не могла справиться со шлангом, который от напора вырвался из рук и весело танцевал, брызгая по сторонам.

– …твою мать, раззява! – послышался грубый голос, следом за которым мы увидели и его хозяина, – щуплого паренька. Он ловко управился со шлангом, потом, любуясь своей работой, таким же мужским, ещё неокрепшим и, видимо, непривычным для себя баском процедил сквозь зубы несколько цветистых матюгов и, наконец, удосужился взглянуть на провинившуюся. И лицо его, деловито-сердитое до этого, мигом покраснело, вытянулось и приняло горестно-глупое, совершенно беспомощное выражение. Перед ним стояла прехорошенькая и несчастная в своей неумелости девушка: в её чудных озёрах-глазах звёздочками искрились слёзы. Мальчишка остолбенел, растерянно хлопая ресницами. Губы его подёргивались, словно пытаясь вымолить прощение, но слова не шли. А девушка горько и беззвучно плакала…

Объявили посадку, и, к великому сожалению, мне так и не удалось досмотреть конец этой драматической истории. Поезд набирал ход и грустно думалось о неустроенности мира. Почему-то было безумно жаль этого недотёпу: «ещё совсем зелёный… сам, поди, только начал работать, научился чему-то…». И я себе сердито ответила: «материться некстати, – вот чему»