Мария Фомальгаут - Чаш оф чи

Вздрагиваю, ошарашенный внезапным открытием, чувствую, что у меня нет слов…

– Но…

– …горжусь вами, отлично… – взмахивает прутиком, – ну давайте, давайте в загон…

Понимаю, что я проиграл, окончательно и бесповоротно, понимаю, что остается только одно, неужели я это сделаю…

Распахиваю загон, смотрю, как чужие, неправильные книги устремляются к нам, стаями, стаями, я еще не знаю, на что я надеюсь, но на этот раз я не ошибаюсь – хлопающие страницами хищники набрасываются на своего создателя…

– …так вы говорите, что черное и белое – это одно и то же? – спрашивает офицер.

Я хочу ответить, что так было во все времена до поры до времени, да, господин офицер, я прекрасно помню эти времена, черные играли с белыми в самих себя, никто даже не задумывался, кто есть кто…

Я хочу сказать это – не говорю, офицер не вспомнит, даром, что это было вчера – есть у местных офицеров странное свойство, не помнить то, что было вчера…

Офицер… думаю, почему я должен называть коня – господин Офицер, и даже не коня, а конскую голову. Есть что-то такое в мифах Японии, называется Сагари, но тогда он должен жить в лесу и свисать с веток деревьев, а не допрашивать меня на плацу… Да и вообще мы не в Японии…

– Так вы уверяете, что мы не должны убивать белых? – продолжает офицер. Этого офицера я помню, хорошо помню, в прошлый раз я своими глазами видел, как взрывом его буквально испепелило на месте, оставив только тень. В позапрошлый раз ему повезло больше или, наоборот, меньше – он прожил еще несколько часов, поднимая к небу вытекшие глаза…

Он не вспомнит.

Не вспомнит.

Осторожно парирую:

– Господин Офицер, вот мы ходим с вами по клетчатому полю, клетка черная, клетка белая, клетка черная, клетка белая – мы же ходим и по черным, и по белым клеткам, не так ли? Вы же не предлагаете разделить плац на отдельные клетки, разрезать землю?

Говорю так, тут же пугаюсь, что я ляпнул, черт возьми, что я ляпнул, а ведь он не поймет, он ведь примет это как руководство к действию, он ведь разделит, не задумываясь…

– Вот как, значит, мы не должны убивать белых… Значит, пусть белые убивают нас, так, да?

Хочу ответить, что и не так, и не так. Не отвечаю. Уже понимаю, что в этот раз не получится, как и не получилось в предыдущие разы, и все, что мне остается, лихорадочно думать, пока есть время думать, что я скажу ему в следующий раз, и не в эту минуту, а раньше, много раньше, когда мы еще смотрели друг на друга и не задумывались, что говорящие конские головы напротив друг друга – разного цвета…

Выслушиваю что-то про измену и дезертирство, прикидываю, как там наши, Бишеп, наверное, уже казнен, хотя плохо я знаю Бишепа, может быть, выкрутится, если вообще есть какой-то смысл тут выкручиваться, когда через два с половиной часа все рассыплется в прах…

…приговаривается…

…к смертной казни, мысленно добавляю про себя. Весь внутренне сжимаюсь, уже знаю, что меня ждет, это больно, чертовски больно, и почему в который раз бьется мысль, не на-а-адо-о-о-о…

…что-то происходит, почему офицер (так и хочется назвать его сагари) смотрит на меня так странно, почему хлопает себя по лбу, да что ж вы сразу мне не сказали, вот ведь черт, а я и не помнил, а вы тоже хороши, помните и не говорите, что будет-то… да не бойтесь вы, я вас выведу, может, еще успеем что-то сделать…

Он поворачивается ко мне спиной, – это оказывается достаточно, чтобы прострелить ему голову, он падает, хрипит, как раненная лошадь, да он и есть лошадь, лошадь, возомнившая о себе черт знает что, что белые и черные лошади одинаковы… Что-то будет, говорю я себе, еще успеваю поймать себя на мысли, что что-то будет, через два с половиной часа, нет, уже через два с четвертью, понять бы еще, что именно, нет, не понимаю, не помню, будет же что-то… что-то… да какая разница, скачу во весь опор, в атаку-у-у, на скаку рублю вражеского визиря, белая кровь извивается по черно-белым плитам бескрайнего поля…

…цепляюсь за ветку хурмы, поднимаюсь повыше, чтобы видеть полную луну – мой белый собрат делает то же самое, и мы затягиваем песнь ночи, песнь луны, – я на свой лад, он на свой, наши ноты чуть-чуть разнятся, и это чуть-чуть создает неповторимую мелодию. Первый раз задумываюсь, почему наши ноты разнятся, почему он белый, а я черный – что-то вздрагивает в душе, что-то умоляет не думать, тут же отгоняю от себя странное наваждение…

В жизни так не бывает, так бывает в каких-нибудь буках о приключениях, вон они стоят в либрарии на полках, – вот в буках так бывает, а в жизни нет. В жизни они не приходят в половине еллевенного, в черных жилетах, с шахматно-клетчатыми лентами на фуражках, у двоих даже расставлены шахматы, идет партия, у двух других партию уже отыграли, кинг и рук лениво перемещаются по доске в вечном шахе. В жизни они не приходят в половине еллевенного, не говорят: