Корн Наташа - Смотрю на тебя из темноты. Исповедь самоубийцы

На очередных ночных посиделках как-то вскользь затронули тему для меня больную, о муже погибшем. Видимо, много стихов я про него написала, вот и заинтересовался мастер слова и предложил мне написать рассказ или повесть… Ухватилась, как утопающий за соломинку, потому как заноза сидела давно и болела нещадно. Посетила мысль, а что, если вдруг… Напишу и мне станет легче.

Писала прямо там, на сайте, и тут же закидывала. А он читал, хвалил… очень хвалил. Только мне его похвалы не требовалось. Нить за нитью распарывала старую рану, пытаясь докопаться до эпицентра, вскрыть нарыв и навсегда излечиться. Забросила работу на несколько дней. Шеф мой страдал, уверенный в том, что потерял меня навсегда. Искал мне замену, но никто его не устраивал. Не выдержал. Позвонил. Вырвал меня в реальный мир.

Мы уехали далеко. До дома пятьсот километров. Ночевать планировали в гостинице. Купили коньяк, закуску. Нас ждали уютные номера, душ, бильярд. А пока мы работали. В огромном актовом зале районной больницы я раскладывала вещи, настраивала камеры. Помещение постепенно заполнялось медсёстрами, врачами, уборщицами и прочими работниками больницы. Ассортимент наш огромен. Легче перечислить чего не было, чем что было. Цены разумные. но главное – мы раздавали всё бесплатно. Можно взять всё, что хочешь, а денежку отдать через два месяца. Удобно. Нас любили и ждали.

Случались накладки в виде должников, но нечасто. Да и выбивать долги я умела. Знала на какие рычаги надавить. В самых безнадёжных случаях (и такие имели место) подавался иск, затем приходил исполнительный лист по месту работы должника, из зарплаты начинали высчитывать означенную сумму. Мы старались свести на минимум обращение в суд. Во-первых, это долго, а во-вторых, муторно. Были и чёрные списки.

В больницах мы особо любили работать. Народу много, берут хорошо, отдают тоже нормально. За день можно заработать тысяч шесть – восемь. Народ выбирал товар, подходил ко мне. Я записывала, выдавала чеки с напоминанием суммы долга и сроков. Многие рассчитывались сразу, наличкой, за что получали скидку. И тут раздался звонок.

В трубке незнакомый сбивчивый голос. Не понимаю кто. Не понимаю о чём. Но сердце сжимается. Почти останавливается. По спине змеёй медленно ползёт холод. Пальцы онемели. Папу увезли в реанимацию.

Шеф с одного взгляда понял – случилось страшное. Сейчас в памяти всплывают короткие вспышки. Вот шеф смотрит на меня. Что-то кричит. Все выходят. Он и водитель начинают собирать вещи. Быстро. Как попало. Швыряют их в огромные сумки. Я записываю тех, кто успел выбрать. Совершенно не помню, как проехали пятьсот километров. Помню, что уже темно. Я в больнице. Меня не пускают. Отодвигаю охранника, прохожу. Он бежит вслед, кричит. Вот разговариваю с дежурным врачом. Иду в палату. Папа. Маленький. Бледный. В сознании. Лежит. Нога в гипсе от бедра до пятки. Зафиксирована на растяжках. Перелом шейки бедра. В его то возрасте… Потом темно. И опять картинка – я у соседа папы. Он рассказывает. Улавливаю обрывки: «…зашёл… лежит на полу… кровь, без сознания… вызвал скорую…».

Приезжаю домой и… сажусь за комп, пишу. Утром еду в больницу. Разговариваю с папой. Он бодрый, но видно, что терпит. Болит. Бегу к медсёстрам и санитаркам. Даю денег, чтобы присмотрели за ним, помогли. Они брать не хотят. Но потом берут, обещают, что всё сделают. Иду к врачу. Он меня успокаивает. мол, всё будет хорошо, не переживайте так… Не переживайте так…

Вспоминаю, как два года назад в этой же больнице умирала мама. Тогда врач, пряча глаза, говорил совсем другое. «Вы понимаете… возраст… мы не боги…». Я понимала. Понимала уже пять лет. С того самого момента, когда маму прооперировали в клинике Мешалкина, поставили искусственные клапаны и сказали при выписке: «Операция прошла успешно. Но слишком поздно… Пять лет… не более…». Тогда никому ничего не сказала. Я вырвала для мамы ещё пять лет жизни, когда силой заставила её преодолеть всё, чтобы получить квоту на операцию, когда вернулась в свой город на съёмную квартиру без денег, без работы, с двумя малышами.

Но пять лет этого стоили. Она прожила пять с половиной, ушла тихо, не приходя в сознание. Только на короткий миг мы встретились глазами. И всё поняли, и всё сказали. Я сжала ей руку, поцеловала и ушла, зная, что больше не увижу. Через час она умерла.

Папа пережил её на два года. Тосковал дико. И не жил, мучился, всё к ней хотел… врач оказался не прав. Когда видела папу в последний раз, он улыбался. И сказал, что умирает. Я его успокаивала, несла какую-то чушь, зная, что он умирает. Он пролежал в реанимации неделю. Приезжала каждый день. Меня не пускали. Привозила бинты, памперсы, салфетки, пелёнки и прочие страшные вещи.