Никита Немцев - (Апокалипсис всегда)

– А наши иконы где? – спросил Будимир.

Бодуницкий обернулся удивлённо, даже весело – как будто у него спросили, какого цвета небо:

– Как где? Украли.

Волочай с Будимиром переглянулись и продолжили перебирать иконы (как картошку на рынке). А Бодуницкий забухтел по кругу:

– И иконостас стащили – и всё-всё-всё на свете. А на их место – уот эту уот красоту, прости Господи, повесили. И лавку нашу драгоценную тоже обнесли, – но токмо иконы. На канделябры, утварь, казну – даже не глядели! А в приделе Зинаиды мученицы ещё и фрески белой краской запакостили – целая артель поработала!

– А сигнализация? А Гриша? – Волочай деловито изучал псоглавца (как бы прицениваясь на торгах).

– Бес его знает, что с сигнализацией стало и какой Гришка сон видел!! – Красный как чайник, Бодуницкий выдохнул весь воздух… успокоился… – А игумен-то наш тоже хорош! Утром смотрит и говорит: «А давайте Троицу сюда передвинем, да так и оставим». И молиться уот на такого… красавца. – Он неуверенно кивнул на трёхликого и перекрестился. – Ну мы ему с благочинным Алексием и говорим: «А епископ что скажет? А народ что?» – насилу отговорили. Слава те Господи, люди добрые нашлись – свои иконы одолжили: из Стрельны, и со всех весей.

Бодуницкий уставился в окно как старенькая кошка, а Волочай отложил икону, шелудиво нырнул в кресло и (с деловитостью) покашлял:

– Кх-кх-кхм! А мы, простите, здесь при чём?

– Я хочу… – Не отрываясь от окна, Бодуницкий сделал нерешительную паузу и набрал воздуха. – Я хочу, чтобы вы это расследовали.

Будимир тихонько прыснул, а Волочай просто заржал, – но тут же осёкся.

– Рас-следовали? – спросил Будимир с извинительной запинцой.

Через плечо – Бодуницкий солидно кивнул.

– А му… э-полиция что? – спросил Волочай (как будто не смеялся вовсе). И на всякий случай встал из кресла.

– Милиция… Гм! Милиция безмолвствует. Говорят – вирус везде, потерпят ваши иконы! Пустячная молекула, а шуму-то… Суета сует…

Оставя бороду в покое, Бодуницкий грузно проследовал к столу, сел в кресло, рассматривая одну из икон – и тут же вспомнил про бороду.

Затянувшаяся пауза. Волочай громко зевнул.

– Простите, батюшка, но я же… – Будимир подумал было напомнить о своих скромных полномочиях (но…).

– Не волнуйся, дорогой, никто тебя не просит переписывать иконы. Нам наши же нужны. Один Тихон Калужский – радость-то какая! Без спеху, без пестроты этой – сейчас так не напишут… – Бодуницкий поднял взгляд и закачал головой. – Я не про тебя, Будимир, что ты! – Он прищурился добряком. – Те образа, что заказали в феврале, мы всё ещё ждём.

– Они… ещё не готовы. – Будимир бессовестно покраснел ушами.

– Да и не об том пока – нам наши же иконы вернуть прежде всего! А то я слыхал, по области в некоторых церквах похожая история прошла, – но пробавляются как-то, с Божьей помощью. Кто-то подзуживал даже, что и Спас на Крови – голый стоит…

Будимир – всё ещё оглушённый (и с каждой секундой будто больше глохнущий) – отошёл от стола и присел на уголок перил.

– Ну а мы-то зачем? – Волочай спросил.

– Ты, Волочай, пусть в семинарии, но рукоположения ещё не принимал. А Будимир – человек совсем светский… – Бодуницкий помял руки, как от наручников. – Со стороны же людей звать… Дело ведь деликатное… Чего сор из избы в экспозицию превращать?

– Ну если уже несколько случаев по области? – кивнул Волочай.

– Оттянуть бы момент, сколько можно… Слава Богу, Пасху отслужили, а то…

Бодуницкий что-то говорил и что-то ещё, и ещё (приятно бубня и убаюкивая, как на службе), а Будимир сидел на перилах и чуял какое-то марево, невидимый, нечувствуемый дым – что-то под ноготком несуществующего мизинца (у него не достаёт фаланги – на левой руке). Эта трёхрукая Богородица смотрела безо всяких дураков, в точности так же, как и та – его – икона. Смотрясь в неё – Будимир ощущал и единение, и восхи́щение, но ещё слышал какой-то заговорщицкий шепоток: и была в нём и благость, и нечто до чрезвычайности стрёмное…

– Окей, преподобный, на таких условиях мы постараемся. Правда, Будка?

– А? Да-да, конечно.

Батюшка, слегка что-то жуя, перекрестил их и протянул ручку. Волочай привычно приложился, а Будимир – завис самым носом у морщинистой, костлявой, ухабистой (такой мёртвой) руки – и целовать не стал. Пробормотав что-то неясное, он кубарем сошёл по ступенькам – на свежий воздух.

– А иконки-то зачётные, с-ка. За них, думаю, нормально так башляют, – сказал Волочай.