Ольга Пустошинская - Осязание

На столе лежала новая зелёная книга с кастрюлей на обложке и надписью: «Книга о вкусной и здоровой пище».

–Тебе в приданое, – объяснила мама.

Она лелеяла мысль выдать младшенькую замуж, мечтала, что та будет варить мужу борщи и готовить бифштексы.

Замужество казалось Нине далёким, как Луна, и почти невозможным, как путешествие на другую планету. Двадцать пять лет… Пора уже иметь семью и детей. Но какой муж станет терпеть жену, так же легко читающую его мысли, как открытую книгу? Поэтому мамины мечты остаются мечтами.

Янина рассеянно листала страницы, зацепилась взглядом за предисловие:

«За годы сталинских пятилеток в Советском Союзе создана мощная пищевая индустрия. Она выпускает огромное количество продуктов питания для удовлетворения самых разнообразных вкусов и потребностей населения, для взрослых и для детей, для здоровых и для больных…»

Где это огромное количество продуктов питания? В магазинах лишь необходимый минимум. Одно время не было сливочного масла, люди даже жаловались в газету.

– Крабы с рисом в молочном соусе… Мам, ты любишь крабов в молочном соусе?

– Крабы? Это те баночки, которые ты из Ленинграда привозила? По мне – так селёдка лучше.

– И правда. С лучком и картошечкой!

Мама отложила бутерброд:

– Лиля что-то давно не приходила. Как она там? Колька, поди, нервы опять мотает.

Нина подумала о сестре и почти сразу увидела Лилю, нервно ходящую из угла в угол, и невозмутимого Колю, заворачивающего воротник рубашки со следами губной помады.

– Всё как обычно, – сказала она, – Николай и раньше погуливал.

– Вот кобелина…

Мама вздохнула, взяла чистенькую дощечку и стала нарезать зачерствевшую булку на сухари, стуча ножом.

Нина очистила яйцо, посолила и принялась есть, поглядывая на похудевший численник.

– Листочек забыли оторвать, – потянулась она к календарю.

Две крупные двойки почему-то притягивали взгляд, не отпускали. Двадцать второе июня тысяча девятьсот сорокового года.

Тук-тук-тук… Замерев, она смотрит на неестественно медленно двигающиеся материны руки, они становятся размытыми, словно кто-то убавил резкость, перед глазами всё плывёт. С носика рукомойника срывается капля, зависает в воздухе… Вот она падает, разбившись о металлическую раковину.

Тук-тук-тук… Это не стук ножа, так стучит метроном. «Внимание! Внимание! Говорит Москва!» – звучит в голове. Она видит подростков с чемоданами и рюкзаками, которых загоняют в товарные вагоны люди с оружием: «Шнель, шнель, русиш швайн!» Мелькнул племянник Вовка с тонким худым личиком, подбирающий с пола упавшую крошку хлеба.

– Яня, что с тобой, дочка? – привёл её в чувство голос мамы.

– Привиделось что-то… не обращай внимания.

На примусе засвистел, запыхтел кипящий чайник, мощная струйка пара вылетала из носика. Свист усилился, стал резким, протяжным, даже в ушах зазвенело. Она потрясла головой – свист пропал.

Мама сняла булькающий чайник, поставила на примус сухую чугунную сковороду, высыпала в неё нарезанные кусочки булки. Сковородка жарко раскалилась, сытно запахло сдобой.

– Сухарей надо насушить побольше, – наконец сказала Нина.

– Можно и насушить, – не сразу отозвалась мать.

Прошло почти двадцать лет, но ещё свеж в памяти голод двадцать первого года. Крестьяне не стали сажать излишки, выращивали ровно столько, чтобы хватило на семью, чтобы ничего не отдавать государству при продразвёрстке. Уже весной началась засуха, которая погубила большую часть урожая. И тогда, выполняя план, власти отобрали то малое, что осталось на прокорм.

Осенью начался настоящий голод. Запасов продовольствия не было, люди ели траву, кору деревьев, варили ремни, собирали по помойкам кости… Началось людоедство. В милицию приходили граждане с просьбами разрешить есть трупы. Это не были психически больные люди, они просто старались выжить.

– Да что тебе такое привиделось? Что-то дурное? – с тревогой спросила мать.

– Нет, что ты. Просто пусть будут, запас карман не трёт.

О возможной войне тогда говорили часто. Кто-то думал, что Германия непременно нападёт на СССР, другие убеждённо доказывали абсурдность этого. Янина слышала подобные разговоры и в читальном зале.

– Гитлер не откажется от своих планов. Он не упустит такой куш, как СССР, – говорил блондин в кургузом пиджачке.

– Кишка тонка… А как же пакт о ненападении? – припечатал главным козырем парень в майке со шнуровкой.