Ксения Камикато - Людоед

И успокоив себя тем, что даже людоед может стать гурманом, я докончил обед и возвратился на работу, поразившись на входе величественности этого острозубого склепа, его густонаселенности и холодности. Точно мы, люди – всего лишь маленькие пельмешки в объятьях простывшего дребезжащего Деда, которые великой удачей в один радостный день, доведенные до исступления, получат великое благословение сыграть важную роль в усмирении аппетита кого-то важного, тогда как другие окажутся обречены прозябать в стабильной морозности, пока их за ненадобностью и бесполезностью не попросят уйти в утиль.

Я вернулся в офис таким раздавленным, что захотелось предупредительно объявить: «Пасмурно, возможны осадки в форме оскорблений. Убедительная просьба сидеть по норкам и не высовываться во избежание получения ожогового ранения в область самооценки».

День я закончил победным образом, заключив договор в четверть суммы своего месячного плана. И, получив благословение Тамилы, следующим днем двинуться на подписание договора, я ленивой поступью направился в свой шестиугольник.

Я приближался к седьмому часу вечера, продавливая асфальтированные тротуары двухгодовалыми ботинками, помня, что где-то там под слоем плотного материала напряженно рвется к свету изогнутый вольнодумец, который по прибытии вынудит меня обновить его мягкую клетку.

Мой путь был плотно набит длиннобородыми гигантами и их изысканно иссохшими марионетками и иными, сбившимися в вороньи стайки, мнящими себя оригиналами, будучи похожими друг на друга, как спички в коробке. Я таким не был, а вот мой добрый старый друг на все сто отыгрывал роль индивидуалиста. Будучи малообщительным, не по причине отсутствия друзей, а лишь потому, что пребывать в своих мирах ему было в разы комфортнее, нежили обсуждать пустяшные проблемы, он затыкал уши двумя альбомами любимой рок-группу, делясь откровениями души только со мной. Я поддерживал доброго друга в стремлении погрязнуть в мнимом идеале, отгораживая тем от тяжести жития, на которую он был обречен, родившись в случайно созданной семье и появившись в ней из-за желаний отца получить «те ощущения». Мой старый добрый друг с ранних лет отличался быстротой ума, но проявить ее сумел лишь в завершительные школьные годы. Для всех он оставался таким же странным и отстраненным. Но в самом себе он претерпевал колоссальные изменения, обретя уверенность шага и нацеленность на воплощение идей. Но это ему не помогло.

Широкий тротуар, напичканный перекрестками, создающими двусторонние столпотворения, готовые снести друг друга, лишь бы успеть перебраться на свой берег за отведенные секунды, вел меня прямо. Я, точно на дегустации, потягивал разность ароматов, тянущихся за каждым мимоходцем, который двух-трех метровым отпечатком, подобно конденсаторному следу самолета – той самой белой полосе – исчезал по мере отдаления источника.

Когда пафос торговых центров, магазинчиков и ресторанов сменился многоячейковыми ночевальниками, я смог укрыться от надоедливой серости под кронами нависавших над тротуаром деревьев. Как бы ярко не сияли рекламы, какими бы цветами не были изукрашены фасады, естественной первозданной яркости природы им не побороть. Мне даже подумалось, что и мы сами всего лишь копии задуманных тысячелетия назад существ, которые как расстроенный инструмент фальшивят при каждом прикосновении.

Я шел ближе к краю, раз от раза задевая взъерошенной макушкой листочки, что в отместку за нарушенный покой роняли на меня холодные капли. Одна из них, будто слезой природы, скользнула от края глаза и потерялась в щетине подбородка. И мне помыслилось пугающе странным возобладавшее мной нежелание стереть ее с лица и намерение сохранить на подольше.

За извилистыми стволами деревьев, побелеленными у основания, прятались ржавые балкончики первых этажей, зарешеченные, будто бы хозяева приладили их не безопасности ради, а только чтобы оправдать собственную нелюдимость. И тут мне открылось, что каждый видит то, что хочет видеть, и на том я остановился, потянув носом отрезвляющую затхлость открытого подвала.

Десятью-двадцатью шагами позже я, не имея пути к отступлению, погрузился в кипящий котел ненависти. Шаркнувшись друг о друга, два автомобилиста, создали кишкообразный многосторонний затор. Силясь прошмыгнуть хоть на метр вперед, другие, к затору не причастные, но ставшие его наполнением, без укола совести готовы были поднять пешехода на капот. Те, чье двуногое передвижение было по тем или иным причинам ограничено, стояли в стороне, нервно вздрагивая от каждого гудка, в надежде дождаться, когда эта пробка, наконец, опорожнится.