Эклер Плащинский - Одним утром им всем пришли письма

Однако до внутреннего равновесия было ещё слишком далеко. Вопреки всем ожиданиям, чувство тяжести выбора стало ещё более отчётливым, чем раньше. Это можно было понять: своими идеями он был весьма близок к релятивизму. Постоянные мысли об отсутствии подходящих слов для выражения своего внутреннего состояния и определения склонности к одной из двух альтернатив росли скорее из отстроенной философии, чем алекситимии. Как бы он ни тешил себя свободой, временами он мучился от осознания того, что желание найти человека, который сможет разобраться в его способе передачи эмоций, никуда не делось. Напротив, оно росло с каждым днём, невзирая на то, что новое окружение пополнялось с каждой встречей. С каждым из новых знакомых он сохранял дистанцию, уходил от узконаправленных вопросов и пускался в ветвистую демагогию, если приходилось. Он уважал людей, уважал каждого, кто приходил и уходил из его жизни, начиная с Марты и заканчивая случайными соседями по сидячим местам в общественном транспорте, но вот с доверием было куда сложнее.

С недавних пор друзья прознали о его увлечении чаем и это быстро стало самым популярным подарком, что он получал на рождество, день рождения, а то и просто от дружелюбных гостей, что изредка к нему захаживали. Он был не самым гостеприимным хозяином: привычка к самостоятельной жизни в одиночестве зачастую превалировала над участливыми качествами принимающего. Компанию в гордом проживании наедине с собой составлял разве что вальяжный кот по кличке Оникс, который, несмотря на свою гордыню, был зачастую куда более расположен к гостям, чем сам хозяин квартиры.

Вместе с ростом чая осуществление выбора становилось всё тяжелее. Чего ему хочется этим утром? Насыщенный красный или более тонкий белый чай? Резкий и яркий чёрный или мягкий, освежающий зелёный? А может плотный, но уютно-наполненный жёлтый? Полка, рассчитанная на содержание чая, уже давно перестала выполнять свою функцию: сначала едва открытые упаковки перекочевали на стол, а после и на прикроватную тумбочку.

***

«Особенность моего положения, – писал он, – заключается в абсолютной равноправности каждой из сторон, представляющих собой развитие. Я словно буриданов осёл, что может обрести уверенность и убедить себя в собственной значимости (а вместе с этим и воззвать к миру, потребовав – и не единожды – большего), а может пойти навстречу словам и образам, потеряв себя как человека социального и счастливого, но, возможно, обретя при этом нечто более возвышенное».

Порой эти мысли мешали спать – он вынуждал себя принять решение, выбрать одну из сторон, лишь бы уснуть. Он говорил себе: «Завтра же я расскажу обо всём Джону», но сам прекрасно осознавал, что проснётся вновь в состоянии оглушающей невесомости. Время от времени он задумывался: является ли принятие релятивизма результатом его самоощущения, или же философия повлияла на его становление. Второе казалось чудовищно несправедливым, он всей душой презирал фатализм. Однако эта ненависть представляла собой чувство, лишённое необходимости выбора, и он невольно находил в нём спасение.

«Взять тот же секс, – продолжал он после перерыва на сигарету. – Речь, разумеется, не об необходимости: любая из сторон – личность слишком сформированная (пусть и далёкая), чтобы разговор шёл о такой пошлости. Проблема здесь в степени принятия желания, ведь, что бы не твердил социум, чувства зависят от разума в той же степени, что и разум зависит от чувств. А раз так, выбор стороны повлияет и на отношение к сексу как к процессу, и на влечение к нему. Следовательно, счастье одной из сторон идёт вопреки счастью другой, а, значит, их сосуществование попросту невозможно».

Чая становилось всё больше.

***

Поцелуй затягивался. Слегка приоткрыв глаза, он скосил взгляд на настенные часы и попытался прикинуть, долго ли ему придётся ждать поезда в такое позднее время суток. Времени у него было более чем достаточно, но он всё-таки предпочтёт сон в своей кровати варианту остаться на этой квартире в компании малознакомого человека.

Попытки отгородить свой внутренний мир от чересчур близкого контакта с людьми привели к достаточно интересному результату. После возведения границ вокруг своих эмоций, целей и желаний граница физического мироощущения пала, не найдя необходимой опоры. Его больше не беспокоил телесный контакт, будто это стало пройденным этапом, рудиментом социального взаимодействия. Нельзя сказать, что это вызывало хоть какую-то обеспокоенность: его более чем устраивал текущий порядок вещей. Он спокойно соглашался на ночные походы по барам или квартирам, не возражал против долгих объятий или секса с людьми, имена которых покидали память уже через несколько дней. Наверное, в этом и заключалась свобода, к которой он так рвался, вот только спокойствия она не привнесла. Покидая грязные квартиры после ночёвок ранними утрами, он всей душой ненавидел запах, встречавший его на улице (смесь табака, алкоголя и замкнутости), хоть и отдавал себе отчёт, что не может быть уверенным, исходит он от улиц или его самого.