Дара Преображенская - Остров Надежды

Японец улыбнулся.

– Почему ты улыбаешься?

– Хашимото понимай Свэта.

– А откуда ты русский-то знаешь?

– Хашимото работал во Владивостоке год, – сказал японец.

– Ты работал в течение года во Владивостоке? – спросила я.

– Да.

Он всё ещё держал мою картину, и это смутило меня.

– Я раньше в школе рисование преподавала, когда здесь ещё школа была. А сейчас пишу картины. Так… руки сами тянутся к краскам и кистям.

Я посмотрела на свою работу. Лицо моей младшей сестры Ани получилось живым.

– Тебе что, нравится?

– Да, очень хорошо. Хашимото нравится.

– Это – портрет моей младшей сестры Ани. Она уехала во Владивосток, затем в Хабаровск и живёт там.

….Хашимото приходил ко мне в пещеру каждый день, и всё чаще и чаще я ловила себя на мысли, что я жду его. Я объясняла это тем, что на Острове больше никого не осталось, кто был бы близок мне, кто понимал бы меня, а Хашимото оказался единственным, с кем я подружилась, и это было неожиданно.

Оказалось, что после продажи Острова Надежды японское правительство намеревалось превратить остров в экологически чистый курорт для японцев, а также для туристов. Начались строительные работы, а Хашимото был хорошим архитектором, и строительная компания специально наняла его для проектирования.

– Два года я не имел постоянно работы, – объяснял Хашимото, в то время, как я была занята портретом Ани. Я хотела непременно, во что бы то ни стало его закончить.

– После смерти Йоко я ничего не хотел.

Он говорил с акцентом, но, всё же, постепенно я научилась его понимать.

– Йоко это кто?

Он, как будто, покраснел, затем лицо его сделалось бледным, посмотрел упавшим взглядом на меня.

– Йоко была моей невестой, – наконец, сказал он, – мы хотели пожениться три года назад, а затем у неё обнаружили лейкоз. Она была совсем слаба. Я думал, что надежда была, но всё оказалось напрасным, моя Йоко умерла в Германии в самой престижной онкологической клинике, куда попасть не так-то просто.

Я отбросила свою работу и долго смотрела на него, вытерла руки и слегка прикоснулась к его плечу.

– Я сочувствую Вам, Хашимото.

Он наспех вытер слёзы, казалось, ему было стыдно показывать их перед женщиной.

– У меня тоже жених погиб во Второй Чеченской. Его Олегом звали. Он здесь на Острове похоронен недалеко от могилок моих родителей и бабушки. Хотите, я покажу Вам?

Он кивнул:

– Да, толко….

– Что «только»?

– Нужно быть очень осторожными. Вас могут заметить и депортировать с Острова.

– Ах, да я и забыла, я, ведь, уже здесь чужая.

– Я… мне нужно идти. В лагере строителей меня тоже хватятся, но… не волнуйтесь, Свэта…. Я приду сюда, когда будет ночь.

Он оставил мне продукты, питьевую воду и собрался уходить, но я задержала его.

– Скажите, Хашимото, Вы, ведь, не хотели бы, чтобы меня депортировали?

Он вновь смутился, затем на его симпатичном лице появилась улыбка, такая же, как у японцев.

– Нет, не хочу.

– Это не может продолжаться долго, Хашимото, однажды это случится.

– Я что-нибудь придумаю, Свэта.

Он удалился, и я снова осталась одна в тёмной пещере. Снаружи слышался неистовый плеск Океана.

…..На следующий день Хашимото принёс мне свою японскую еду и, видя, что я совсем не умею её употреблять, начал терпеливо показывать мне, как следует есть то или иное блюдо. Еда была аккуратно упакована в пластиковые стаканчики. Он вскрыл несколько пакетов, удалив с них защитную плёнку, залил кипятком из термоса. В пещере запахло довольно специфически, и этот аромат чем-то напоминал море, но это был очень тонкий едва уловимый запах.

– Это – суп «мисо», – объяснил Хашимото, показывая на стаканчик с какой-то зеленоватой жижей.

– Мисо?

– Это – водоросль такая. В японской кухне много трав и водорослей.

Вкус оказался очень насыщенным, порции были маленькими в отличие от нашей русской кухни с обильными яствами.

– Вы так мало едите, Хашимото? – удивилась я.

Похлёбка с мисо оказалась солёной, но вкус был тоже специфический.

– Буддийские монахи говорят, что трапеза должна быть скромной, – произнёс Хашимото.

– А это что? – спросила я, показывая на миску с полупрозрачной очень тонкой лапшой. Всё, что я видела, вызывало во мне удивление, некоторую настороженность и в то же время интерес.