Любовь Соколова - В сумерках. Книга первая

У пригородных касс Юрик остановился, повернулся весь и помахал жене, опасно кренясь на один бок. По громкой как раз объявляли что-то несуразное. Текст начинался словами: «Господа бывшие политзаключенные…». Дальше речь шла про автобус. Тому больше занимала устойчивость перегруженного Юрика. Опять пошел. Нормально пошел.

«Наверное, послышалось», – подумала Тома про объявление, уселась за руль и аккуратно вывернула с парковки.

Она не первый год водила машину. Папа купил «восьмерку» себе, но после перенесенного инфаркта передал управление дочери. С условием, чтобы по первому требованию – экипаж к подъезду. Требования возникали нечасто. Тома настолько освоилась за рулем, что порой таксовала. Теперь, когда заводские службы – конструкторов и метрологов – отправили на месяц без содержания, устроилась по Таниной рекомендации водителем в телекомпанию БиНоРеС. Занятость плотная, смена ненормированная, зато платят раз в неделю, и подмениться при случае не проблема – не в заводском периметре за проходной с военизированной охраной. Отпросилась вот, Юрика доставила к электричке.

Над привокзальной площадью опять прозвучало странное объявление. Смешно как звучит: «Господа бывшие политзаключенные…». Совсем еще недавно «бывшими» в кино и книгах называли дворян, оставшихся в России после семнадцатого года. Послышалось, наверное. «Не бродят же по нашей станции эти новые бывшие», – весело подумала Тома и сосредоточилась на дорожной обстановке.

А ведь не послышалось. В понедельник 13 июля 1992 года над перронами железнодорожного вокзала «Темь – Главная» звонкий женский голос объявлял:

– Господа бывшие политзаключенные! – Между словом «бывшие» и «политзаключенные» диктор спотыкалась и сразу начинала читать текст снова, теперь уже без запинки. – На привокзальной площади вас ожидает автобус «Икарус»…

Двадцать лет назад по станции Темь-сортировочная не замеченный никем проследовал на север поезд, в прицепных вагонах которого из Мордовии везли первый этап заключенных темских политлагерей. Девушке-диктору – кажется, звали ее Леной, – об этом рассказал журналист Владимир Иванович Ванченко. Он согласовывал текст объявления и время, когда его следовало читать. Заранее было известно, в каких поездах на Темь – Главную прибудут пассажиры, которым адресовано сообщение. Ванченко сознательно заказал лишние повторы. Он опубликовал уже не одну статью о репрессиях, сталинских гулаговских и поздних, брежневских, но понимал, как этого мало. Журналист не рассчитывал на толпы темчан, осыпающих гостей цветами. Не космонавтов встречали. И все же очнувшийся от спячки город обязан был узнать о проведении мемориальной акции, и не только из газет. Хотелось, чтобы говорили об этом в троллейбусах, в булочных и парикмахерских.

Ванченко ходил по перрону и наблюдал, как реагируют люди на обращение «Господа бывшие…». Провоцировал незнакомцев на разговор об услышанном, прикидывался неосведомленным. Словом, собирал материал для будущей публикации.

Вокзальный народ реагировал слабо. Один дедок заозирался:

– Так что ж это они тут? Где тут они ходят?

– Где-то тут, – важно ответил Ванченко, ожидая новых вопросов. А деда и след простыл.

Девушка Лена-диктор кое-что по теме знала: у нее деверь сидел за убийство в таежной зоне на одном из северных притоков Тамы. Нормальный уголовник. Политзаключенные – в ее представлении о мироустройстве – остались где-то в царской России. Она даже не представляла, как они могли бы выглядеть, эти «господа бывшие».

Местные жители порой наблюдали на станции погрузку-выгрузку тюремных этапов. Не нарочно, а так вдруг совпадало: бежишь в сумерках на электричку, стоящую на каком-нибудь дальнем пути, и вдруг увидишь. Это случалось, потому что заключенных через Темь возили много. А выглядело так. Вооруженные краснопогонники, служащие внутренних войск, оцепляют перрон. Перрон в Теми старого образца. Спущенный вагонный трап заканчивается высоко над землей, с багажом кое-как залезешь-вылезешь. А когда этап, то на асфальт под лай собак из вагонов один за другим вываливаются зэки, держа руки на затылке. Они на полусогнутых перебегают в пятно сидящих на корточках одинаковых людей в черных шапках. Добежал – присел. Из вагона пошел следующий. Смотреть на это долго нельзя. «Проходите, проходите», – торопит зевак конвойный. Да хоть бы и не торопил, невозможно долго вынести это зрелище. И глаз не оторвать, и позабыть трудно, будто приоткрылась картина ада и выжгла клеймо на твоем беззащитном, не готовом к горькому знанию сердце.