Любовь Рябикина: У каждого свой путь. Книга первая

Спать хотелось просто спасу нет! Каждый шаг давался с трудом, и девочка часто запиналась за собственные ноги. Тропинка была чистой. Ствол ружья, достававший до коленей, больно бил при этом по ноге и она просыпалась. Отец недовольно оглядывался на шум. Вполголоса ругал ее за неуклюжесть. Маринка кивала, какое-то время шагала бесшумно, а затем все повторялось. Тяжеленное ружье оттягивало ее худенькое тело назад. Отцовская спина покачивалась впереди при каждом шаге. Она какое-то время всматривалась в нее: вокруг стояла темнота и рассвет еще только чуть засерел на востоке. Вновь засыпала на ходу. Ноги начинали тащить ее в сторону. Натыкалась в темноте на кустарники, вздрагивала от прикосновения холодной росы и снова на мгновение открывала глаза. Мысленно ругала отца за раннюю побудку и тут же его оправдывала: «Проклятого кабана надо убить».

Этот кабан начал «доставать» их семью неделю назад. В последнее время поголовье кабанов сильно разрослось, и они довольно часто выходили к домам. Особенно старые секачи. Еще только средина августа, а проклятая скотина потравила половину картофельного участка, распаханного возле самого леса. Подрыла рылом кусты и сожрала самые лучшие клубни. Мало того, свинья растоптала и уничтожила полностью молодые побеги с таким трудом добытой черноплодной малины «Чемберлен». Ушаковы не на шутку разозлились. Накануне дочь упросила отца взять ее с собой на охоту. Иван Николаевич согласился. Ни свет, ни заря потащил ее в лес, игнорируя просьбы жены «не брать малышку». Маринке исполнилось семь лет в декабре прошлого года. В этом году она должна была пойти в школу. Вначале решили подстрелить на озерах пару-тройку молодых уток – они уже «встали на крыло», а на обратно пути устроить ловушку для кабана. Ружья были заряжены дробью.

Они шли по следу минут сорок. Рассвело. В конце концов, ребенок справился с дремотой. Отстав от отца на десяток метров, оглядывалась с любопытством по сторонам. Кабан выскочил прямо на Маринку неожиданно. Она, словно взрослая, похолодев внутренне, мгновенно поняла – это конец. Округлившимися глазами смотрела на приближающееся черно-коричневое чудовище. Снять ружье не успеет! Секач был старым и огромным. Желтые клыки загибались вверх на добрых двадцать сантиметров. Свирепые глазки уставились на ребенка. Девчонка замерла. Ноги отказали, и она не в силах была даже двинуться в сторону. Кабан несся на нее, а она, оцепенев, смотрела.

Все произошло словно в замедленном кадре: клыки, ноги, длинное рыло… Прозвучал выстрел. Что-то сильно толкнуло Маринку в левый бок, и она упала, не понимая, что происходит. Уже лежа на земле, увидела: кабан лежит на боку и все его четыре ноги дергаются, а одного злого красного глаза нет. Второй мутнел на глазах. И тут в боку стало нестерпимо жечь, словно ей напихали под кожу горячих углей. Она закричала на весь лес:

– Папка, мне так больно!

Вскочила на ноги, крутясь и не понимая, откуда это жжение. Отец подхватил ее на руки, и Маринка впервые в жизни увидела слезы на его глазах. Загорелое лицо, всегда такое строгое и мужественное, жалко сморщилось. Подбородок дрожал. Прижимая ее к себе изо всех сил, он приглушенно вскрикнул:

– Доченька! Живая! Родная моя, прости меня!

Она не могла понять, почему он плачет и почему ей так больно при каждом движении. Жалея, обхватила отца за шею. Поцеловала несколько раз в колючую щеку и, превозмогая это жжение в боку, спросила:

– Пап, ты чего? Ты же говорил – мужчины не плачут! Мне почему-то бок больно, ты посмотри…

Но он, не отвечая, тащил ее на руках к деревне. По дороге скинул и свое ружье и ее тоже. Маринка хотела пойти сама и сказала об этом. Ей было стыдно, что ее, такую большую, несут на руках. Но отец продолжал нести и по щекам его все еще текли слезы. Иван Николаевич внес дочку в дом к теще, которая только встала и собиралась растапливать русскую печь. От порога выдохнул:

– Мама, я Маринку подстрелил!..

Еще не старая женщина подняла голову от печи и минуты три смотрела на него, не понимая слов. Затем прислонилась к побеленному теплому боку печки, не обращая внимания на то, что фартук и локоть стали белыми. Прижав руки к груди, она ахнула:

– Как помогло ее-то?..

Маринка закрутила головой и попыталась вырваться – жжение в боку пропало, только все равно было больно. Она ничего не понимала и смотрела то на бабушку, то на отца и удивлялась, почему папа не хочет отпустить ее на пол. Бабушка вздохнула и бестолково засуетилась, бегая по кухне, хватая и тут же бросая тарелки и ложки обратно. Потом все же пришла в себя и остановилась: