Карим Даламанов - Овраги

– Ты что, – хохочет он. – Нет, конечно! Ты же даже в школу ещё не ходишь. Тебе сколько лет?

– Шесть будет скоро. А тебе?

– Мне? Девятнадцать.

– Ну возьми, пожалуйста! Я там буду тебе помогать.

Он снова хохочет.

– И как ты будешь мне помогать?

– Ну… я буду посуду мыть и… в разведку с тобой пойду.

– Вырастешь – пойдёшь обязательно.

Я становлюсь коленями на мягкое откидное сиденье, а он поддерживает меня за плечи. Когда я вырасту, у меня будут такие же сильные руки и такая же коротко стриженная голова. Ненавижу свои лохмотья, которые лезут в глаза!

– А с кем ты будешь воевать? С немцами?

– Нет, с немцами уже навоевались… С моджахедами.

– С кем?!

– С моджахедами.

– А где они живут?

– В Афганистане.

– А это где – Афганистан?

– Далеко, в горах.

– Вон там? – я наугад указываю в проносящуюся за окном лесную чащу.

– Вон там, на юге – он машет в ту сторону, куда едет поезд.

На станции мама отпускает меня с Сергеем походить вдоль поезда.

– Только держите его за руку! – наставляет она.

Рука у Сергея – большая и жёсткая, почти как папина. Он говорит, это мозоли от турников. Он каждый день подтягивается по двадцать раз, как и другие солдаты в казарме.

– А много их, солдатов ?

– Солдат-то? Да сотни три будет…

Станция большая, вокзал красивый, со шпилем. Это город Петрозаводск. Здесь ходят троллейбусы, а ещё есть большое озеро, к которому от вокзала ведёт прямая улица. Всё это мне рассказал Сергей. У него тут родня. Мы идём вдоль поезда, за дяденькой в оранжевой форме, который стучит по колёсам вагонов.

– Это он проверяет, не сломаны ли они. Иначе придётся менять.

Держа Сергея за руку, я довожу его до самого первого вагона, у которого гудит электровоз. Вдруг он даёт сигнал и трогается. Внутри у меня всё обрывается. Крепко схватив Сергея, я тяну его назад, а сам чуть не плачу.

– Да не бойся ты! – хохочет он. – Без нас не уедут. Сейчас этот отцепят и прицепят другой. И он повезёт нас дальше.

Держа мозолистую руку, я смотрю, как наш локомотив отъезжает далеко-далеко, за столбы и светофоры, за спутанные висящие провода, и вот откуда ни возьмись появляется другой. Он приближается медленно-медленно и, наконец, цепляется своим крюком к первому вагону.

– Я хочу быть машинистом, когда вырасту, – решаю я, когда мы возвращаемся назад.

– Дело хорошее. Будешь меня возить и маму с папой.

– Буду! – кричу я. – Только сначала я хочу на войну!

– Не надо тебе на войну, – вздыхает он. – Лучше будь машинистом.

Я представляю, что у меня есть старший брат – такой же коротко стриженный, с крепкими плечами и мозолистыми руками. Он носит штаны болотного цвета, а я ищу его и всегда нахожу. У него такие же глаза какого-то светлого желтоватого цвета. А потом он вдруг уходит на войну…

Вернувшись в вагон, мы снова стоим у окна в коридоре. Погода портится, и в стёкла колошматит дождь. Среди леса попадаются тёмно-серые деревенские домики, с покосившимися верандами и мотоциклами у калиток… На обед Сергей тоже ест яйца вкрутую, чёрный хлеб с варёной колбасой, запивает чаем, и железный подстаканник поблёскивает в его крепких руках. Потом он снова рисует мне Су-15, МиГ-17 и МиГ-19. А потом ещё машину с зенитно-ракетным комплексом. И вот окно уже опять чёрное, и родители загоняют меня на верхнюю полку, потому что если я хочу завтра увидеть Кремль, то надо хорошо выспаться. Сергей тоже забирается на соседнюю полку, вытягивает ноги и закрывает глаза.

Утром меня тормошит мама, уже одетая, не в халате, а в кофте и штанах.

– Просыпайся давай. Скоро Москва!

Я приподнимаюсь на своей полке и смотрю на соседнюю. Она пуста, свёрнутый матрас лежит в углу.

– Давай, скорее, ещё умыться надо! – торопит мама.

– А… Сергей? – спрашиваю я.

– Какой Сергей? Вышел твой Сергей ночью.

– Почему?

– Потому что его станция была.

– Какая станция? – чуть не плачу я.

– Откуда я знаю? Я что, за всеми пассажирами следить буду? Давай, а то сейчас туалет закроют.

Я не плачу, потому что плакс разве берут на войну? Да и в машинисты не берут. Я иду с мамой в туалет, чищу зубы, а когда мы выходим, проводница в синей форме закрывает за нами дверь на ключ. Я подхожу к откидному сиденью в коридоре, встаю на колени и смотрю за окно. Там, в сером туманном утре, виднеются трубы заводов и длинные бетонные заборы. Я держусь за длинный белый поручень, потому что больше никто не поддерживает меня за плечи.

Я больше никогда не был в Мурманске и не проезжал Африканду. На это пряное, как тёмный шоколад, слово поисковик отзывался фотографиями заброшенных пятиэтажек, широких бетонных плит, между которыми, в стыках, прорастала трава. А ещё маленького серого вокзальчика с большой синей дверью и щербатым перроном. Война в Афганистане закончилась в восемьдесят девятом, а Сергей уезжал туда летом восемьдесят восьмого. Успел ли он выскочить обратно и стать… ну, хоть, машинистом? Или навсегда остался в тамошних горах?