Елена Касаткина - Блудница

– Да ладно.

– Точно тебе говорю. У моей бабушки отчество Харлампиевна, а девичья фамилия Арефьева. Значит, это могила её отца. И по годам подходит.

– Нифигасе. – Лёлька обошла камень и с интересом уставилась на надпись. – А ты знала, что он здесь захоронен?

– Нет.

– Вот и навестила дедушку, – хихинула Лёлька. Обломила ветку кустарника с пожухлой листвой и положила её рядом с камнем. – Извини, Харлампий, цветов не захватили.

Выходить решили напрямик, по тропинке, чтоб срезать путь, и не нарочно напугали старика, который неподалёку сжигал в баке какой-то мусор. Лёлька тут же стала его расспрашивать, но он бубнил, что ничего подобного на себе не ощутил и не видел никакого тумана.

– А может просто не заметил разницы? Жизнь бомжа – вечные сумерки и туман, – предположила я.

– Да и пофиг.

Не знаю, что это было такое, может кратковременное перемещение в иное пространство или что-то ещё, но с тех пор я к воронам отношусь уважительно, и покой умерших стараюсь не нарушать.

Монотонную речь учительницы литературы заглушает джазовый вой ветра за окном. Голая ветка берёзы стучит в окно всё яростней.

– Наверное, в прошлой жизни я была итальянкой и жила в Соренто. Каждое утро ходила к морю встречать своего рыбака. А он ловил для меня самую вкусную сардинку. И после каждой страстной ночи, море дарило нам по кораллинке, которую я нанизывала на ниточку под пение неаполитанских песен моего милого.

ГальВаля косится в нашу сторону, но Лёльку это не останавливает и она продолжает бормотать, склонив голову над учебником:

– У моей матери есть коралловые бусы. Длинные. По самое… интересное место. Бусинок я не считала, но их так много, как тех ночей, кораллово-страстных из самой глубины моря…

Чувствуя на себе пристальный взгляд учительницы, я стараюсь вникнуть в суть обсуждения отрывка из «Войны и мира».

– Я осуждаю Наташу Ростову! – категорично заявляет Ленка Сапул. – Как она могла изменить князю Андрею?

– Доброхотова! Ты что-то хотела добавить? – обращается ко мне ГальВаля.

– Каждый может ошибиться, – бросаюсь я в защиту любимой героини.

– Ничего подобного! Не каждый, а только легкомысленная особа! – Сапул сморит на меня с вызовом. Она уже год встречается с Серёжкой Корявко. Такая не изменит! Довольная физиономия Корявко лишнее тому подтверждение. Через пару лет он уйдёт в армию, а Ленка тут же закрутит роман с другим, но поверить в такое сейчас невозможно.

«Дзы!..», – прерывает спор звонок.

Мы с Лёлькой спускаемся в туалет и вынимаем из портфелей свёрнутые в рулет панталоны.

Каждый раз по утрам, натягивая голубые с начёсом штанишки, я канючила:

– Зачем они нужны?

– Надевай. Придёт время, ты мне ещё спасибо скажешь, – увещевала мать, строго следя, чтоб я ушла из дома полностью экипированной.

Перед началом занятий мы стягивали с себя панталоны и прятали в портфель, чтобы после уроков, чертыхаясь и ругая настойчивость матерей, снова натянуть ненавистные штанцы поверх колготок.

Лёлькины панталоны немного разошлись по швам.

– Дядька подарил. Когда мне исполнилось 10 лет. Прикинь, за праздничным столом торжественно вручил мне, с пожеланием хранить в тепле попу. Вот так и грею до сих пор. Они растут вместе с моей попой и сносу им, кажется, не будет.

– Они вечные, – с сарказмом поддержала я негодование подруги, – но вот резинки… – У советского белья, несмотря на всю добротность, был один минус – резинки быстро изнашивались и превращались в веревочку. – Чёрт! Ну что это?

– Затяни и завяжи, дома ножницами разрежешь.

Я последовала совету подруги и завязала резинку в толстую загогулину.

– Ты домой? – Лёлька отдёрнула подол формы, крутанулась. – Глянь, не видно? А то там ветрище.

– Не видно. Не, я ключи забыла, пойду в библиотеку, почитаю чего-нибудь, пока маман с работы придёт.

– Ну, тогда пока.

В читальном зале школьной библиотеки всегда уютно, а когда за окном непогода, то время за книжкой пролетает незаметно. Когда стрелка настенных часов приближается к золотистой четвёрке циферблата, я сдаю книгу и выхожу из библиотеки. В окне первого этажа замечаю фигуру Жосана. Он курит, сцепив сигарету кончиками большого и указательного пальцев, как это делают зеки. В те далёкие времена никому и в голову не приходило заводить в школе охрану, потому кто угодно мог беспрепятственно заходить и бродить по коридорам здания. Но сейчас Жосан стоит спиной к выходу и, если быстро проскользнуть за угол, то можно остаться незамеченной. Толкаю дверь! Несколько мгновений страха пройдены! Боясь оглянуться, несусь на всех порах в сторону железнодорожного вокзала, а там через мост и я дома. На пути разрытая траншея. Стараюсь перепрыгнуть, поднимаю ногу и от толчка в спину падаю в вывороченное нутро канавы. Жосан коршуном прыгает сверху, и мы начинаем кататься по дну траншеи. Сопротивлялась я отчаянно, но сил было недостаточно. Жосан вывернул мне руку за спину и, навалившись, прижал к земле. От боли я не могла дышать. Свободной рукой насильник задрал подол формы и попытался стянуть голубые панталоны, но резинка, намертво скреплённая загогулиной, не подавалась. Взвыв, Жосан вцепился в загогулину зубами. Он кусал её, скрежетал челюстью, грыз ненавистный узел, пытался разорвать зубами ткань, но советский трикотаж достойно отстаивал знак качества. Наконец, отчаявшись, Жосан встал, плюнул, пнул меня от души носком ботинка и полез наверх.