Людмила Толмачева - Двое на фоне заката

– В том числе. А также – пустого и холодного подлеца Паратова. Ведь ее переживания искренни и глубоки. Почему вы не сочувствуете ей?

Он, казалось, умышленно провоцировал Тамару, вынуждая ее на откровенные высказывания. Возможно, таким способом режиссер создавал образ героини, словно лепил его, постепенно и методично формируя нужную пластику и характер из сырого и неподатливого куска глины.

– Почему? – переспросила Тамара и слегка развела руками. – Мне ее в самом деле не жаль. И вообще, финал слишком пафосный, вычурный. «Я вещь, а не человек…» Водевиль какой-то!

– Я согласна с Тамарой, – в нарочито сдержанном тоне Ряжской проскакивали истерические нотки.

В их спор встрял актер Барышев, тридцатилетний молодой человек, полноватый, с курчавой, начинающей лысеть, головой. До этого безучастно сидевший на стуле, Барышев вышел на авансцену, где находились Важенина с Ряжской, и, слегка волнуясь, напомнил о себе:

– А не кажется вам, милые дамы, что вы много берете на себя? Что же Карандышева-то со счетов сбрасываете? Это ведь мне суждено решать судьбу Ларисы.

– Да… Разумеется… Маленький человек вершит судьбы, – задумчиво, как бы сам с собой рассуждая, говорил Мещерский. – Ничтожество, возомнившее о себе нечто. Да, да. Именно так. И все же позвольте не согласиться с вами, Тамара Николаевна! Лариса – не дурочка! Но молода, не опытна, доверчива…

– Она дочь своей матери! – резко бросила Ряжская. – Так же расчетлива. Это же очевидно!

– Вот те на! – вырвалось у Барышева. – Договорились до чего.

– Да-да! – голос Ряжской слегка звенел. – Вначале расчет на молодого и красивого Паратова, затем – на надежного, как ей казалось, и любящего ее Карандышева, а перед смертью – на богача Кнурова, деньгами которого она хотела заглушить свое «горе».

– Да она просто растерялась, Лидия Васильевна! – урезонивал Барышев непривычно взвинченную Ряжскую. – Девчонка попала в переплет и чтобы «заглушить горе», по вашему же выражению, пошла на столь радикальные шаги.

В этот момент Мещерский оглянулся на легкий скрип двери – в зал на цыпочках вошел мужчина в сером костюме и шляпе, из-под полей которой была видна лишь нижняя часть лица. Мужчина уселся в кресло предпоследнего ряда и уставился на сцену. Лицо режиссера слегка побледнело и напряглось, глаза сузились.

– Но элемент торговли молодостью и красотой, ведь Ларису нещадно продают и покупают, все же не будем сбрасывать со счетов. Вот вам и жертва буржуазных отношений. Так что, Тамара, будете играть Ларису как жертву буржуазного общества и мещанского мировоззрения матери, – в этот раз Мещерский был непреклонен, всем видом показывая, что дискуссия окончена. – Роман! И вам тоже серьезнейшее замечание. В последней мизансцене попахивает

театральщиной. Ваш Карандышев, будто актер-трагик из провинциального театра, нелепо жестикулирует, ходульно подвывает и прочая дребедень. Вы меня понимаете?

– Да, Иван Гаврилович, есть грешок, – почесал в затылке пристыженный Барышев.

– К тому же бессовестно перетащили в «Бесприданницу» ужимки из другой роли – Кудряша. Или это случайно?

– Вот черт! Я и не заметил, как-то само собой вышло, – растерялся Роман и тут же очень кстати процитировал того же Островского:– «Вам надо старые привычки бросить…»

– Вот именно! – быстро отозвался режиссер. – Цитата в самый раз. И еще, Роман. Побольше резонерства и искреннего возмущения. Примерно так: «…Вон посмотрите, что в городе делается, какая радость на лицах! Извозчики все повеселели, скачут по улицам, кричат друг другу: «Барин приехал, барин приехал…» Ну и так далее. И яду подбавьте, но не слишком. Он все же не круглый дурак, этот Карандышев. Вы поняли?

Роман вместо ответа быстро вошел в образ и с едкой насмешкой проворчал: «Барин приехал, барин приехал…».

– Вот! Уже лучше. Значительно лучше!

Мещерский вернулся к режиссерскому пульту, сел, продолжая разбирать нюансы образа Карандышева:

– Главное, чтобы вы поняли суть этого человека, тогда образ получится цельный, не рваный. Кстати, это вы хорошо придумали. Ну, с платком! Ему мешают руки, да к тому же все время потеют…

– Ну дак ведь… – Барышев шутливо изобразил довольного похвалой простака. – Мы завсегда… Рады стараться…

– Все! Поехали снова! – взмахнул рукой Мещерский. – Действие второе, явление пятое!

* * *

Бульвар у Чистых прудов купался и млел в весенней неге: молодежь спешила на свидания и лодочные прогулки, мамаши и няни с детьми расположились на скамейках в тенистых местах аллей, старики совершали медленный променад, радуясь установившемуся, наконец, теплу.