Фирдауса Хазипова - Чертополох с окраины Уфы. Книга 1. 50-е—60-е годы

Проснулась, когда прокричали петухи. Солнце играет на металлических ярко начищенных шариках железной кровати. Отдернула ситцевую занавеску и открыла деревянную, слегка истлевшую раму окна. По пыльной желтой колее проехал городской рейсовый автобус, толстобокий, весь в пыли. «Все ждала и верила, сердцу вопреки», – подпевая Кристалинской, выскочила во двор. Осколки солнца сверкают на стрелках молодого лука, стройными рядами выстроившегося на грядке, листьях яблонь, смородины, редиса. И весь мир, казалось, сверкает, обещая бесконечное и безоговорочное счастье на все времена…

Две раскидистые яблони давали тень. На одной растут золотые китайские яблочки, прозрачные от разлитой под кожицей спелостью. Вторая приносит твердые темно-бордовые плоды. Мы с размаху швыряем их об дверь. Потом эти яблоки с помятыми сладко-медовыми боками легко откусывались и съедались без остатка. В теплое время года мы чаевничали в огороде. Как-то сестренке прямо в чай упало яблочко, обрызгав ее. Хорошо, что он был остывший…

Я поливала лук, когда услышала голос нанайки:

– Балакаем 3 3 Деточка (татар.) , сходи за керосином. Сегодня печку топить не будем, дрова закончились.

Надела стоптанные сандалеты, но осталась в линялом ситцевом платье. Взяла матово-серый весь в царапинах помятый алюминиевый бидон и, выйдя из калитки, свернула направо.

Я иду по улице вдоль деревянных крашеных заборов по тополиной аллее, мимо двухэтажных домов. Слева остались почта, квартал пятиэтажных домов. Там на асфальтовой площадке благоухает сиренью скверик. Вдоль стены углового дома вьется очередь за хлебом и молоком. Вчера мы с сестренкой покупали здесь брикет какао, который надо варить, но мы сгрызли его и так. А еще любим зефир прямоугольной формы.

Мы часто бегаем играть на «Пятый квартал», он более просторный, асфальтированный и благоустроенный. Иногда там появлялся дурачок. Мы стайкой собирались вокруг него и, показывая на тополиный пух, говорили: «Ой, холодно, снег идет». Он зябко ежился в рваной телогрейке, глядя на нас своими огромными карими глазами. От его взгляда становилось не по себе – казалось, он идет из глубины веков, и дурачок знает то, чего никогда не узнаем мы. Боялись, чтобы безумие не коснулось нашей души, как зараза. Что-то древнее, дикое было в его взгляде – так смотрел, наверное, поселянин, глядя на смертельную схватку древних варягов. Кони ржут, вытаптывая клочок земли, засеянный зерном, лязг копий – а он смотрит большими карими глазами, серьезно и безнадежно. И кутается в рваную телогрейку…

Мы опять живем на улице Суворова. Я думаю, бабушка собрала детей с семьями по той причине, что дома шли под снос. Перемены с каждым годом становились ощутимее: на частные дома и огороды все ближе наступали новые пятиэтажные здания (но дом снесли через 10 лет).

Бревенчатую избу расширили, пристроив к южной стороне большую комнату, в которой поселились Валеевы – Бикя-апа (мы называли ее Бикушкой) с детьми Альфией и Гузель с яркими зелеными глазами. Они переехали сюда из Архиерейки. Сюда переселились моя мама с тремя детьми и мужем. Здесь жили Венера и Фикус с сыном, молодые родственники из Караидельского района, потомки Юмагужи – Хамит и Альфира Хисамовы.

Всего в доме собралось 14—16 человек, в том числе семеро детей. Было шумно, беспокойно. На язык почти все были не воздержаны, и это никого не коробило: выдерживать проделки такой оравы было тягостно. Нанай часто срывалась и смачно, от всей души лепила ругательства по-татарски…

Я любила, когда в доме все сидели за большим круглым столом, пили чай из угольного самовара и вели неспешную беседу. Прижималась к нанайке, голоса постепенно уходили в резонирующую пустоту, и засыпала. Еще обожала, когда она пела. У бабушки был прекрасный голос. Я часто просила спеть мою любимую «Идель» (недавно ее исполняли под названием «Вдоль реки»). Мелодичность, душевность, красивые мелизмы – это ли привлекало меня? До сих пор эту песню слушаю с невероятным душевным трепетом.

Были семейные торжества, когда каждый искрился радостью. Бикя-апа – остроумная, разбитная, всегда с шутками-прибаутками и заразительным смехом порой была вместе с нанай душой компании. Гадиля-апа, наигрывая на махонькой саратовской гармошке с колокольчиками, озорно блестя глазами, пела задорные частушки. Патефон, шипя от натуги, играл цыганскую мелодию, и все дружно просили Хамзу-абыя и дядю Гену: