Людмила Усова - Три истории для одного актера

Её танцевальный дебют состоялся в роскошном парижском салоне мадам Кириевски [5] Мадам Кириевски – русская певица, хозяйка известного парижского салона, где состоялся дебют мадам Мак-Леод 4 февраля 1905 года. Первый отклик был опубликован в английском еженедельнике «Кинг». в 1905 году. Успех был грандиозным. Газеты писали: «Это дивная баядера, олицетворение поэзии Востока, воплощение истинной древней красоты. И если Айседору Дункан мы называем «весталкой», то эта «первобытная царевна» достойна более высокого имени – богини любви и красоты».

«Я с радостью сказала бы, если бы могла: «Я отлично знаю, что делаю, у меня есть план, который я успешно воплощаю в жизнь». Но нет: сделав один слепой шаг, я делаю вслепую второй, затем третий…

Я родилась своими собственными усилиями . Родилась, а затем крестилась. Да, если ваше имя вам не подходит, возьмите себе другое. Если жизнь вас унижает и топчет, отбросьте её и начните все заново. Станьте солнцем , вас все и увидят [6] Цитата из романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»: «Станьте солнцем и вас все увидят. Солнцу прежде всего надо быть солнцем». Из последнего разговора Раскольникова со следователем. .

Я постепенно избавляюсь от всего лишнего, наносного, от шелухи воспитания, оков цивилизации. День ото дня я понемногу становлюсь самой собой. Всё, и моя излишняя театральность, всё постепенно обретает смысл. Всё, что мне до сих пор приходилось в себе сдерживать, я понемногу отпускаю на свободу. В танце я могу быть порывистой, непокорной, печальной, трагичной. Я ищу – неясный звук, самую суть, сердцевину, то, что внутри, сырое, трепещущее. Да, европейский театрал желает получить аромат экзотического блюда, а вовсе не саму малосъедобную для него пищу. Не Восток, как таковой, но некий дух его, отфильтрованный, разбавленный, подсушенный. Но мой танец дик и стихиен. В позолоченном и утонченном мире европейского театра я представляю зрелище, которое повергает зрителей в смятение . И они даже понять не могут, бегут у них мурашки от восторга или от ужаса. От страха перед смертоносной чувственностью и властью первородного инстинкта ».

Она… Конечно, она была очень красива. Конечно, она обладала черными чарами: какой-то сладострастной невинностью, ошеломляющей мужчин. Она была безудержной лгуньей. Приговор суда избавил её от печальной участи стареющей проститутки…

Нет! У господина ван Хуккера не получалось перевести свое отношение к ней на язык слов. От неё нельзя было освободиться. Он боялся её и чувствовал каждым нервом, каждой жилкой своего тела с того дня, с той самой минуты, как впервые её увидел.

… Она стояла в преддверии языческого храма. Ей предстояло исполнить самый воинственный и священный из всех танцев – танец, усмиряющий жестокого бога вой ны.

Перед ней в зрительном зале сидели настоящие принцессы, герцогиня, несколько графинь, кавалеры, сопровождавшие столь знатных дам, известные востоковеды, критики «Газет де Франс», «Фигаро», «Жиль Блаз», «Эко де Пари». О, это был очень опасный путь!

Эмиль Гиме [7] Эмиль Этьен Гиме – французский промышленник, путешественник, коллекционер, создатель Музея восточного искусства (Музей Гиме) на площади Иены в Париже. еще продолжал беседовать с бароном де Маргери, когда она резко топнула босой ногой, отбросила в сторону тяжелую накидку, упавшую на пол грудой темных складок, и начала танцевать. И как танцевать!

Знаете ли вы, как дрожит колокольня, когда гулкий колокол сзывает людей на молитву? Она двигалась, будто слыша звон своих невидимых колоколов. Танцевать означало – любить. Любовь преодолевала ненависть и боль. Она рассказывала о себе своим телом. Она сама была змеёй и танцевала, обвившись вокруг невидимой змеи. К ногам бронзового идола падали её прозрачные разноцветные одежды, символизирующие красоту, целомудрие, чувственность, страстность, и когда последний пояс был развязан, наблюдать за происходящим стало невыносимо. Обнаженное тело было прикрыто лишь искусно изготовленным ожерельем, сверкающими камнями и браслетами. На какое-то время в зале стало нечем дышать, в нем словно бы образовался вакуум.

Потом… Потом разразилась буря. Будто удар грома грянули аплодисменты. Они продолжали греметь, точно град по железной крыше, когда занавес раздвинулся и она вышла к публике, закутанная с головы до ног в темное покрывало. Не поклонилась, не улыбнулась. Неподвижно стояла она в центре сцены. Очень высокая, тонкая. И очень печальная.