Юрий Сотников - Вовка. Рассказы и повесть

Жорик уже пьяненько приснул. В окно заглянула луна своим глазом, похожим на куриный желток; на гнезде под притолокой тихо пискнули птенчики, зовя свою блудную ласточку. Едва тлеющий бычок, подвисший за бахрому, раздымился на старой скатерти. Бахромка была уже засаленная, ворсистая, и поэтому занялась сразу маленьким огоньком – как тонкая лучина, отшкарябанная от щепки под растопку. Свет от неё поначалу тускнел, и даже казалось, без поддержки он быстро уймётся; но потом от бахромки запалились соседние нитки, скатерти уголок, и рассохшаяся ножка дешёвой фанерной столешницы.

Это уже настоящий костерок, тёплый, согревающий холодную и грустную душу. Пылающий огонь похож на крылатую жар-птицу, которая размахаем своих разноцветных перьев возносит подмёрзшее сердце к солнцу неуёмных желаний – возвращая надежду и веру в сбыточность внове придуманной судьбы, доброй, благословенной. Белый дым с искрами от головёшек поднимается к небу, танцует в воздухе, облекая собой бесплотные фигуры каких-то существ, привидений, а может быть даже херувимов иль демонов – так что кажется, весь божий мир сгрудился вокруг этого славного костерка.

Огонь перекинулся на скатку матраса с ватной трухой, на гобеленовый коврик, прикрывший собой рваную щель в штукатурке; загорелись газеты с журналами, для сонного интереса лежащие рядом с кроватью. Ничего пока не понимая, да и не зная ещё огня в своей коротенькой жизни, тоненько запищали ласточкины птенцы в гнезде под стрехой, которым здесь уютно и спокойно жилось. На улице растерянно забрехал приблудный кобелёк, чутким носом поймав грозный запах неукротимой распалившейся гари.

Жорику приснилась мать.

Но не просто как большое улыбчивое или строгое лицо в голубых небесах – а сама маленькая, хоть и во весь рост, да ещё немножко уморенная от трудной работы.

Будто сажают они картошку. Вдвоём. А огород-то здоровый. И вот как посмотрит мать от лопаты вперёд, сколько они прошли, то кажется ей что день только начался – а ноги уже усталые, да и руки зудят от натуги земли.

Жорик, бросая картоху на ямку, видит материнские поглядки и всё понимает: ему жалко этой мамкиной тяготы, но он помочь ей не в силах, потому что мал для лопатки. К тому же у него самого болит попчик. Ведь клубни из экономии резаны, их нужно бросать глазёнками-гнёздами кверху – и приходится низко склоняться к земле, чтобы они как надо легли.

Солнце уже припекает макушку; мать то и дело облизывает пересохшие губы, ей хочется пить, отдохнуть, но она не делает перерыва, потому что если один разок сядешь на землю, то потом с неё ох как трудно вставать. Вот ссадим хотя бы половинку огорода, тогда и посидим во тенёчке – наверное, думает она.

Жорик тихонько поглядывает в небеса, надеясь, может быть, что оттуда к ним спустится бог на помощь, или даже родненький батька, которого он никогда и не видел. Помер – всегда отвечала мать на расспросы; а соседи тайком добавляли – водкой залился.

С чужих огородов тянет лёгким дымком: там уже залучают в посадку последние межёвые клинышки да садятся обедать. Бледное марево с запахом горелой травы, ветвяка, головешек, медленно плывёт над белыми яблоневыми вишнёвыми грушовыми садами – и кажется, будто это утреннее туманное озерцо над деревней, а сквозь него пробиваются пёристые крылья играющих лебедей.

Хохотун ветерок треплет смоляные Жориковы вихры. Он, наверное, по цвету принял его за цыганёнка, и теперь смешливо намекает – замуздай, мол, коняшку, и айда за мною по вольным степям непаханого разнотравья. Ему ужасно весело, потому что у него нет огорода, домашней скотинки и школьных уроков.

А у Жорика всё это есть, ему тяготно за себя и за мать, и он ждёт чтобы вырасти. Но всё равно – как будто бы понимая чутьём, что всё происходит не наяву а во сне, что у него две половинки души и для одной из них матушка воскресла, он безудержно счастлив в явом мире, которого сейчас не осознаёт, и потому без стесненья, без ложных дурацких взрослых стыдов он захлёбывается от сладостных рыданий, милосердно намоленных маленьким ангелом, ещё хранящим для мира бесприютное сердце.

Саньку напрягает суета его жизни. Она какая-то окаянная: приходит внезапно и сразу бьёт посердцу, так что оно начинает крутиться в два раза быстрее, перемалывая по телу кровь, мышцы и кости. Именно переламывая – он в такой трагический миг очень похож на мельницу, которую закрутил набежавший ураган и сейчас вырвет из земли с корнем. Руки да ноги пытаются за всем успеть, спешат – но куда? если в голове свищет штормовой ветер, выметая изнутри идеи, решения, цели.