Юрий Сотников - Вовка. Рассказы и повесть

– Ооо, Юрочка пришёл!

Она, наверное, единственная в деревне зовёт его Юркой, как при крещении, потому как сама и была на крестинах кумой. Тогда тётка Вера, молодая да легковесная разведёнка, опозорилась при всех людях, при церковке – от неумеренного праздничного пития крепчайшего первача нарыгала прямо в купель; а когда её попытались вывести добром, на свежий воздух не пропитанный запахом ладана – то и буянила, и дралась. Может быть, после этого срама она бросила пить: но самогонку всё ж гонит, теперь сладко любя денежки.

– Ты что ж это, родненький, опять вчера зажигал у Валерки?

– Откуда ты знаешь? – Жорик сконфузился, словно в маленькой деревне жили люди-инвалиды без языков и ушей.

– Так ведь Нинка ко мне за баклажкой прибегала. Целых два литра взяла – значит, большая компания, и без тебя им никак не обойтись. Ты ведь у нас всехняя душа.

Всехняя; казалось бы, такая безмерная душа должна вести людей за собой, озаряя путь светочем сердца и подстёгивая слабых рвением терпеливого упорства. Жорик ведь знал своих товарищей с малолетства, и всегда они кучковались вокруг его улыбчивого обаяния, доброй щедрости и необидного юмора. Но почему-то, повзрослев, он в этой компании стал ведомым: его теперь всё чаще подначивали на слабё – а слабо, мол, Жорику – и даже Георгием называли, только чтоб подстегнуть к какой-нибудь шалости.

Вот и сейчас он слегка зарделся от компанейской славы:

– А куда я денусь? Они ведь без меня разбегутся в разные стороны.

– Да разве обязательно сутками пить? Вон лучше бы старикам огороды пропололи.

Жорик посмотрел на подпаливающее землю солнце, на длинный и широкий Верочкин огород; и ясно узрев лень в своём коренастеньком теле, тут же отбрехался: – Пусть им дети их помогают, которые разъехались по городам. А то кто-то будет получать удовольствие, а другие работать за них.

– Много ты наработал, – хмыкнула тётка, трепанув по загривку ластящегося пса; и села в тенёк на завалинку, рядом поставив пустое ведёрко. Оно грякнуло об землю, вызвенив под днищем то ль камешек, то ли зачерствевший собачий котях. – Вот так и ты порожне звенишь на деревне.

Жорик немного обиделся: всё же он считал себя нужным человеком, и если даже не аховским работягой – ах! – то и не трутнем – ой!

– Да не будь меня, деревня бы во тьме сидела, при керосинках. Я тут лучший электрик.

– Это потому что других нет.

Верочка не хотела уступать, словно бы мстя ему за небрежение просьбами, призывами и мольбами одиноких стариков. Жорик ведь всё делал только по колхозной разнарядке, или за большой магарыч – а тех, от кого взять было нечего, он мурыжил неделями, пока вдруг случайно не проснётся трезвая совесть.

– Не любишь ты меня. – Его согбенная фигура как будто потерялась на завалинке, превратившись в чёрную тень усталого тролля, сбежавшего от заклятого котла.

Ей стало стыдно: ну чего она в самом деле нападает на этого молодого мужичка, который и так скушно да неприкаянно живёт на земле? он ведь не изверг, не душегуб, а просто потерял себя в семейном одиночестве и пока что найти не может. Эх, сиротинка.

– Дурачок. Жалею – значит люблю.

– А я тебе кусочек сала принёс, – тут же отозвался он, не подумав спросить за него что-нибудь, и даже не пожалел об этом; она матерински прилегла на его плечо, сопела, шуршала лацканом старого костюма, словно подтирая им жгучие слёзы.

– Чего ты, тётка Вера? – Жорику и самому стало как-то сердечно хорошо, дробко, как будто сейчас его тело разрывалось на кусочки ласки да нежности, чтобы разлететься по деревне и отдать всем другим, кому нужно.

Верочка вздохнула, трепетно очухиваясь на его груди – ещё сильная баба, но уже слабая женщина. – Плохо мне, милый, без детей и внучат. Они вот разъехались, а мне словно и жить теперь не для кого. Хоть бы ты женился да детишек завёл. – И тут же взглянула во смуглое лицо, в тёмные увёртливые глаза: – Ась, Юрочка?

– Я уже сам об этом всерьёз думаю. Если бы нашлась для меня девка непьющая, ненаглая, симпатичная и послушная, то я б свои гулянки бросил. – Жорик начал рассказывать ту свою правду, которую то ли по пьянке выдумал, то ль по трезвому нарешил. – Знаешь, тётка, у мужика должна быть семья. И хозяйство. Это как лесенка в небо: вроде бы кажется тяжело и обузно, а почему-то с таким грузом легче поднимаешься к богу и к людям, прямо богатырём себя чувствуя.

– А если не совсем уже девка; если хорошая баба, и даже с ребёночком?

Тётка Вера чего-то заюлила хвостом, завертела плавниками, заволновалась как рыба, подплывшая к большому червяку. То ли он сам висит на крючке – брешет, подманивает – то ль и вправду свободен, и его можно съесть. Видать, что она уже говорила за него с какой-то разведённой бабёнкой; кто ж это, а?