Георгий Саликов - Молево

По пути их обогнала обильно потрёпанная «Нива», где, кроме хозяина, разместились трое мужчин. Один встречающий и двое приезжих. Водители «Нивы» и «ПАЗика» приветственно выдали сигналы, похожие на кричалку «Зенит чемпион»!

7. Эволюция

– Хе-хе. «Отряд не заметил потери бойца», – процитировал когда-то модную песню коренастый мужчина в повозке, заёрзал и постучал крупными кулаками по штанинам из непромокаемой ткани, выпукло приглаженным на коленных чашечках.

Оба поэта хмыкнули. Местный житель натянул поводья, и красавица-лошадь остановилась, не переставая шевелить ногами.

– Да он же в вагоне остался, – догадалась Ксениюшка.

– Точно? – почти одновременно вопросили все остальные.

– Именно так, – стойко констатировала факт девушка, и у неё сверху щёк начал проступать румянец. – Он всё время за мной поглядывал, из виду не выпускал. Устал бедняга да заснул, наверное.

– Это довод, – сказал местный житель и, отпустив вожжи, тряхнул ими.

Лошадь охотно двинулась дальше, грациозно выгибая колени.

– А вот скажите, – обратился к Денису Геннадиевичу седовласый поэт Николошвили, голосом, похожим на гудок, – вдруг у нашего Бори случилось немыслимое потрясение из-за потери Ксениюшки из виду? Глядел, глядел, да проглядел. – Он покосился на девушку и подмигнул ей. – Стресс, так сказать, сильнейший стресс. И вышло так, что в его организме случилась мутация, отчего он вдруг ответвился от хомо сапиенса да оказался сверхчеловеком. Кхе, как это будет по-латыни? И есть ли мнение о таком ходе вещей у вашей эволюционной теории?

Учёный-эволюционист тоже кашлянул и отмахнулся угловатой рукой. А девушка Ксения, не вспыхивая румянцем, спокойно подхватила поэтический вопрос:

– По латыни, возможно, homo superior. Угу. Он заимел сверхчеловеческие способности, ну, скажем, появились у него возможности оказываться в каком угодно месте, не пользуясь обычным движением, а? И он очутился до нас в Думовее. Правильно я сказала – Думовея? Мы туда едем?

– Она, она, та самая – подтвердил Денис Геннадиевич с некой задумчивостью, и обратился к поэту Николошвили:

– Только эволюцию рода человеческого за просто так не надо осмеивать. Мутации случаются не у отдельных особей, а у всего большого племени из-за резких и сугубо стрессовых перемен условий в среде обитания, и не сразу, а меняя поколения.

– Значит, сверхчеловека мы не получим? Не обратится в него наш отставший попутчик, – горестно молвила девушка. Щёки у неё даже побелели. – Капризная у вас эволюция. – Ксениюшка явно была недовольна низкой оценкой её способностей вызывать мутационные стрессы. – Выходит, сгинул человек, homo, qui evanuit.

Пожилая дамочка, она же неустанный критик всякого абиогенеза вместе с его эволюционными последствиями, хихикнула, тряхнув белобрысыми космами, дотронулась пальцами до тоненького носа и распрямила начинающие костенеть ноги. Хотела что-то сказать по поводу ненавистного ей дарвинизма, давно уже имея наработанные заготовки, да лишь глубоко вздохнула: «ох-ох-ох-ох». Но сумела высказать возражение Ксениюшке:

– Боря не тот, как его, homo, qui evanuit, нигде не пропадёт, не сгинет, не исчезнет, не улетучится, ни в воду не канет, ни под землю не провалится. Я его давным-давно знаю. У него богатое опытом прошлое, хоть и слегка затуманенное.

– Да-а, – протянула Ксения, – будем надеяться. А вот поэты без всякой мутации всё что угодно могут превратить во что угодно. Правда?

Николошвили ткнул локтем в бок Авксентия и зычно промычал:

– У?

Поэт-актуалист сделал пару складок на лбу, хихикнул, покосился на коллегу-традиционалиста и, дирижируя самому себе одной упругой рукой, выдал совершенно необычные для себя ритмические перлы:

– Повис человек в бесконечном пространстве.

Дерзает он мыслью объять окруженье.

И духом сквозным сочиняет он речи.

И голос истошен до изнеможенья:

Вон кроны дерев как движения вест-ни-цы!

Вон крылья полей выгибаются взмахом!

Вон в небо восходят парящие лест-ни-цы.

Вон камни под ветром становятся прахом.

Движенье, движенье, движенье, движенье!..

Выдающийся поэт перестал озвучивать нарождающиеся образы несвойственным самому себе стилем, ухватился дирижирующей кистью за оглоблю, ловко подскочил на ходу и засел с краю подводы, свесив ноги.

Конь, выгнув шею, обернулся назад, снисходительно оценил аквамариновым глазом нового седока, затем качнул розовой гривой и перевёл элегантную поступь шагом на лёгкую рысь. Остальные двое пеших вздрогнули и незамедлительно тоже вспрыгнули на повозку, но уже сзади, едва успев за ней. Дорога получила небольшой, но долгий уклон вниз, так что лошадиной силы почти не понадобилось.