Георгий Саликов - Молево

1. Сельчане

Если идти от Муркавы к Думовее, только не поверху, где все ходят, а в низке, вдоль бывшей помещичьей усадьбы, давно поросшей лесом, то справа от села Пригопки, что на виду, раскрывается излучина глубоководной реки Бородейки. А к ней словно прилипают несколько домиков ещё одной деревеньки с названием Римки. Чуть подальше, по ту сторону древнего моста, доживающего свой век, в реку эдаким водопадиком втекает ручей Пликапик, издавая заковыристую мелодию. Повыше от него – пологий уклон с брусничником вокруг одинокой старой сосны. А подле неё иноземный могучий лев забавляется со здешним небольшим барашком. Они играют неподдельно и без всякого умысла, но на удивление слаженно, как если бы оказались меж собой душами, родственными до рождения. И ещё их согласию удачно добавляет обоюдная масть. Золотистая. У барашка шерсть уложена аккуратными завитушками, а у льва она просто лохматая. Барашек, имея рожки, пока ещё не в полной мере оформленные, вылезающие торчком, то вонзается ими в густую гриву льва, наполовину там утопая, то щекотливо утыкается носом в гладкое львиное брюшко и отскакивает будто мячик. Лев лапой со спрятанными когтями нежно поглаживает барашка, да легонько шлёпает его по курдючку и остальным мягким местам. Затем они дружно кувыркаются, двигаясь то параллельно, то в разные стороны, то навстречу, то абы как. Наконец, наигравшись, друзья ложатся пузами кверху, мордами впритык, и уставляют влажные очи в ясное небо. В таком состоянии их и заметили наши мужики, возвращаясь из Думовеи, где вдосталь отпраздновали последнее приобретение либо двоюродной тётушки одного из них, либо троюродной племянницы другого. Впрочем, возможно, та женщина была в обоих упомянутых родственных отношениях к своим гостям, поскольку поголовно все жители ближайшей сельской округи тем или иным боком находились в родстве разной близости. Вещица оказалась так себе, даже, надо сказать, вовсе никудышная, глядеть не на что. Мужики и не глядели, просто отметили. По давно устоявшемуся обычаю. Теперь они шли восвояси. Остановились у ручейка, что втекает в речку ниспадающим узким ложем, да исполняет вариации на клокочущую тему. Сели на травку. Вытянули и расправили утомлённые, слегка гудящие стопы.

– Глянь-ка, Потап, наш Василёк опять понатворял всякого.

– Кого? Чего? – Потап вздёрнул одну бровь.

– Чего, в смысле, что наделал? Или кого, в смысле, кто Василёк?

– Того и другого. В смысле.

– Уф. Ты посмотри вон туда. – Мужик указал в одну сторону рукой и стопой. – Вишь, кривая сосна, там ещё толстый сучок у неё сбоку, и похож на оттопыренное ухо. А рядышком полянка с брусничником.

– Вижу. Сучок вижу, полянка есть, а брусники не разглядеть. Мелковато будет. Или ты хочешь сказать, что Василёк её всю обобрал? И чего же такого худого он натворил? В смысле. Кушать, небось, хотелось.

– Экий ты слепой, а ведь не так уж много взяли мы с тобой на грудь. Там два чучела сохнут, видишь?

– А. Вижу. Чучела. Хочешь сказать, одно из них – Василёк. Он кто? Лев или овен? В смысле.

– Сам ты овен. Василёк, он приёмыш Сусанны, вдовы юродивого нашего, ну, помнишь, нашла она его в дыре, что у новой горы?

– А. Гора, что за Бородейкой. Угу. Слыхал. Но не видел её и даже не натыкался.

– И мне не попадалась. Это Сусаннина гора. Только она может довести туда. И вывести. Да ладно. А Василёк молодец. Здорово умеет ладить всякие изделия. Поди, и эту инсталляцию выдумал.

– А с чего ты взял, будто Василёк сие сотворил? Где смысл?

– Ты не видел, а я видел. Он тут вдоль ручейка собирал камешки всякие.

– И что?

– Что. Должно быть, для ещё одного изобретения своего.

– А чучела при чём?

– Вот и я тоже думаю… ладно, – собеседник Потапа с чувством ударил слегка грубоватыми кистями рук по коленкам, покрутил стопами навесу, – пошли, а то я уже утомился от твоих смыслов.

Они встали, помогая друг другу, и опасливо, по одному, прошли старинным полусгнившим мостом через Бородейку. Тот из настила имел всего по одной широкой доске вдоль, да и те составляли не ровную линию, а эдакий штрих-пунктир, да вдобавок раскиданный туда-сюда, влево-вправо. Поперечных балок оставалось немного, потому-то доски страшновато прогибались под тяжестью человека, вздымая концы. От перил сохранилось единственное звено с одинокой балясиной навесу, почерневшей от времени, но до сей поры не утратившей первозданного изящества. При ходьбе по мосту, его опоры слегка покачивались, но не до того, чтобы окончательно опрокинуться, и вселяли надежду на устойчивость, по крайней мере, хоть на сей случай. Мужики, пройдя по нему и, очутившись на твёрдой земле, потоптались на месте, как бы испытывая и почву на устойчивость, оглянулись назад, облегчённо вздыхая, и уже с большей уверенностью двинулись по непрерывной линии едва заметной тропы в густой траве.