Татьяна Коршунова - Земля святого Николая

Из дальнего леса зазвучали переливы русской свирели. На щеках Ольги появились ямочки:

– Это Матвей!

С весенним теплом каждое утро семнадцатилетний юноша вставал на рассвете, садился в лесу под деревом или на поваленный ствол и играл на свирели. Соседи называли его «безобидный вольнодумец»: молодой Бакшеев презирал городскую моду и носил русскую рубашку-вышиванку. Но такое вольнодумство его годам было простительно. Он напоминал лесного языческого бога или Леля. Волосы золотисто-русые вихрились на висках и надо лбом, но причёске поддавались. Густые брови тоже гнулись непослушно. Но в правильных, прямых линиях славянского носа и мягких губ угадывался некрестьянский сын.

Ольга и Матвей родились в один год, в один месяц, с разницей в три дня – и росли вместе.

В малиновом платье, с заплетённой от темени светлой косой, Ольга бежала по весеннему лугу, подхватывая подол и перепрыгивая ручейки. Приблизилась к опушке – и тоненький голосок свирели замолк. Ноги её остановились – забегали глаза. Из парнóй земли пробивалась свежая трава; маленькие, солнечно-жёлтые цветки мать-и-мачехи и синевато-голубая пролеска вблизи молодого дуба живили едва пробудившийся лес. Вот и Матвей явился – с огромным пушистым букетом вербы.

– Это для вас, Ольга! – он пал на колени с молодецкой улыбкой.

Они вместе пошли вдоль ручья-канавки по мягкой, бугристой, вздутой вешними водами земле. Прогулка не ладилась: не улыбалось, не ворковалось.

– Что с тобою, Ольга? Зимой мы так редко встречались, и я так давно не видел твоей улыбки. Ты знаешь, как я люблю твою улыбку. Почему ты грустишь?

– Стоит ли говорить тебе об этом, Матвей?

– Расскажи, я всё для тебя сделаю! – он заглянул ей в лицо. Чуть набухшие веки заставляли его синие глаза смотреть как-то виновато или даже жалобно.

Она потупилась:

– Мы едва не разорились.

– Не грусти, Ольга! Поверь – я буду любить тебя, что бы ни случилось. Да хоть и без приданого! Не тревожься: я и мой папенька… мы поможем вашей семье!

– Не надобно уже помогать, – она мотнула головой. Всхлипнула и зажала ладошкой глаза.

Матвей сморщил брови, приоткрыл губы. Развёл руки – и укрыл её в щедрых объятиях:

– Оленька, только не плачь! Я… я прошу тебя… Ольга, ты же знаешь… я не переношу девичьих слёз.

Она оперлась о его руку и села на сваленный ствол.

– Владимир уехал в Петербург продавать дедушкино имение.

Матвей гладил её шёлковые пуговички на спине:

– Я понимаю твои страдания, Ольга. Мне было бы так же больно, ежели бы я потерял наше Бакшеево. Я просто… не знаю, что сказать тебе…

Светлая головка приклонилась к его льняному рукаву.

– С тобою так хорошо, Матвей. Ты словно солнышко. Когда я рядом с тобой – и о горестях думать не хочется. Прошу тебя, поиграй для меня. Что-нибудь грустное…

Элегия свирели заструилась по лесу, завиваясь в диких стволах, зазвенела небесными отзвуками. Прижимая к губам черёмуховый срез, Матвей взглядывал то на свежее небо и макушки голых осин, то в лицо Ольге. Её маленький рот, губки полумесяцем так и манили – как малина в сахаре.

Последнюю ноту повторило эхо – и она вскочила со ствола к другу, обняла его за шею, прижалась прохладной щекой.

– Как бы мне хотелось, Матвей, быть с тобою и смотреть на тебя вечно, когда ты играешь для меня!

– Так не уходи.

Он взял её за руку, и они пошли опушкой до Превернина. Двухэтажный белый дом с колоннами утопал в змеящихся яблоневых ветках.

– Должно быть, Владимир уже вернулся, – Ольга насупила тонкие брови. – Мне надобно домой.

– Завтра я снова жду тебя, – Матвей тронул музыкальным пальцем её щёчку. – Милая Оленька, обещай мне, что не станешь грустить.

– Я буду думать о тебе – и это поможет мне всё принять.

Она поцеловала его запястье под вышитой славянскими крестами манжетой – и пошла к дому.

***

В кабинет Фёдора Николаевича постучали. Дверь боязливо отворилась, и заглянул Владимир с чёрной шкатулкой в руке. Отец вытянул раздвоённый ложбинкой подбородок:

– Что?

– Всё.

На стол хлопнулась пачка ассигнаций. Вторая, третья. Четвёртая! Фёдор Николаевич перестал морозить глазами мрачное лицо сына – и посмотрел на серые кирпичики.

– Владимир! И всё ассигнациями? Сколько же здесь?

– Сто двадцать пять тысяч.

– Это что?..

– Задаток. Вам остаётся купчую составить.

– Володя! – отец поднялся, обошёл стол и обнял сына. – За такие деньги!.. Как ты смог?..

Словно деревянного истукана обнял.