Ната Потемкина - Иммигрантские Сказки

Лена молчала. Гарри шумно разломал батон. Сначала пополам. Затем взял половину и стал крошить ее на доски. Птица, не расправляя крыльев, подошла поближе и приветственно щелкнула крупным, даже фаллическим каким-то клювом, со звуком, будто кто-то проткнул надутый воздушный шарик. Затем начала медленно, неторопливо есть крошки, коих образовалось сразу много, постукивая по дереву. Лена молча продолжала смотреть на нее. И Гарри смотрел на нее не отрываясь.

– А я говорю, что вороны живут триста лет, – произнес Гарри. – Правда, длинноклювая? – добавил он совсем тихо, почти про себя, сливая высказанные слова в шум океана. Они удачно слились, минуя Ленины уши.

Птица оторвалась от хлеба, подняла голову, внимательно посмотрела на Гарри и еще раз громко щелкнула клювом.

– Что, не сделали тебе гринкарту, – спросил Гарри, скорее констатируя факт, – зажилили?

Лена снова ничего не сказала и внимательно посмотрела на отца. Гарри не обратил на нее внимания.

– А мяса ты не ешь, да? Так и не ешь? – спросил он у вороны. В ответ птица продолжила есть хлеб, довольно демонстративно, громче стуча по доскам.

– Я всегда говорил, что это очень обедняет рацион.

Птица снова оторвалась от хлеба, посмотрела на Гарри, затем продолжила клевать. Гарри вынул изо рта полудокуренную сигарету, выкинул ее под лавку, затем взял кофе и сделал большой глоток.

– Папа, – вдруг заговорила Лена сразу громко, – папа, посмотри на меня!

– Ты че орешь? – спокойно спросил Гарри, продолжая наблюдать за клюющей батон птицей. Та, кстати, подняла в этот момент голову на Лену, но быстро вернулась к трапезе.

– Пап, я кто?

– Хрен в кожаном пальто, – захихикал старик.

– Спокуха, – повернувшись тут же к ней, оперативно добавил: – Ты – Елена Вишневски, моя родная дочь. Единственная, – он снова сделал глоток, – и горячо любимая.

Лена снова замолчала. Врач ничего о подобном не говорил. То есть бог знает, что он, конечно, подразумевал под словом «странности», но вот конкретно о таком – не говорил.

– Ты… пап, я уточнить хочу.

– Что?

– Ты разговариваешь с вороной?

– Да, а что, нельзя?

Тут, по всем правилам ассоциативного мышления, Лена вспомнила, что говорил владелец вольера в Колорадо. По его словам, птицы эти могут быть опасны для человека: они хищники и кормить их из рук, например, нельзя – можно запросто остаться без пальцев. Но Гарри никуда не лез руками… он кормил ворону, как бабушки кормят голубей.

– Ну… – Лена не нашлась, что ответить.

– Так можно или нельзя?

– А зачем?

Гарри добавил крошек. На досках образовалась солидная такая кормушка, на которую издалека косились белые пляжные попрошайки, не вполне осмеливаясь подойти. Затем он снова сделал глоток, развернулся к дочери и сказал:

– Дай сигарету.

– Нет.

– Дай. А то так и буду разговаривать только с ней. С тобой – не буду.

Вздохнув, Лена достала пачку.

– Раньше я дружил кое с кем, – сказал Гарри тоном, каковым ставят обычно точку. Птица снова подняла голову и на сей раз довольно долго смотрела на Гарри. Просто смотрела. Не стучала клювом. Не ела хлеб.

– Помнишь Риту, мамину подругу? – спросил вдруг Гарри.

– Толстенькая? С… со стрижкой, как у Мирей Матье?

– Да, она.

– Ну, смутно… давно видела…

– Рита чуть выше нее жила, – он кивнул в сторону птицы, явно имея в виду, выше «кого» жила.

– В смысле?

– Она видела, как из форточки одной женщины однажды вылетела эта птица. Она жила на несколько этажей выше.

– Ее что, в доме держали? – удивилась Елена.

– Можно сказать и так, – Гарри вдруг обрадовался формулировке дочери, но тут же добавил: – Но не совсем. В общем, Лена… у меня когда-то была одна знакомая… нет, не Рита. Рита была мамина знакомая. А я наоборот, сперва боялся, что твоя мать ревновать будет. Но ревновать, между нами говоря, было не к чему. Мы просто разговаривали. Пятнадцать лет мы с ней просто разговаривали.

Познакомились они с Гарри здесь же, на бордвоке. Дайна была тогда намного моложе, ей было сорок шесть или сорок семь, она была младше нынешней Ленки. Сказала, что родилась в Риге, в русско-латышской семье. «Я тогда спросил: почему ты не блондинка?». Она ответила, что не все латыши – блондины, это известный стереотип. Большинство, конечно, блондины, но есть и исключения. Тем более, дедушка был еврей.

«Мне она сказала, что приехала сюда для воссоединения семьи. Я спросил – с кем семья-то? Кто родственник? Она сказала, что дочь. Она родила ее в первом браке, а всего была замужем дважды, оба неудачно. Говорит, что ее мужчины пили. Не могу подтвердить, я их не знал. У всех нас разные представления о том, что такое пить… Но дело уже не в них, конечно, она одна приехала, дочь уже здесь была».