Фил Ахмад - Ухмылка статуи свободы – 2

– Sorry for the concern sir. I’m sorry for my bad English. I’m in America recently, I don’t have enough language practice.

Вскинув голову, рыжеволосый внимательно, но без особой заинтересованности, взглянул на меня снизу вверх. Поправив пальцем сползающие с носа очки, пацаненок с серьезным видом заметил:

– Don’t worry about it. Everyone here is talking about mistakes.

И в заключение, совсем «по-взрослому», философски добавил:

– Аll people are wrong sir.

Пока я в мозгах переводил и переваривал услышанное, юный учитель жизни растворился в толпе. Вот так, прямо на улице, меня уел обычный американский мальчуган. Малое дитя, само того не подозревая, преподало взрослому дяде полезный урок. Поистине,

os parvulis veritatis.

Незатейливые слова мальчишки избавили меня от страха оказаться непонятым, вложили в руки ключ, открывший доступ в мир живого, непосредственного человеческого общения.

простые истины часто лежат на поверхности жизни.

главное – вовремя их заметить…

Ритм моего сердца совпал с пульсом этой страны.

Brighton Beach

На следующий день я намеревался посетить легендарный Брайтон-Бич, о котором был наслышан еще в Союзе. Brighton Beach или Little Odessa – район Нью-Йорка, исторически оккупированный и навечно обжитой русскоязычными эмигрантами. По характерным внешним признакам это место являло собой карикатурную копию совковой жизни. Из метро я вышел прямиком на центральную улицу Брайтона и сразу окунулся в бурлящий людской водоворот. Здесь, как и в оживленном центре любого большого города, царила всё та же уличная толчея и сутолока. На каждом шагу передо мной возникали знакомые с детства «гастрономы», «столовые», «закусочные», «пирожковые». Общепитовские заведения и продуктовую линию торговли сменяли «парикмахерская», «прачечная», «фотография». Чуть дальше – «театральная касса» и «книжная лавка». На стенах домов беспорядочно, часто одно на другое, были расклеены рукописные объявления о продаже, покупке, обмене и прочих мелких услугах. В нескончаемой череде мелких и средних общепитовских забегаловок сочным богатым пятном выделялся ресторан. Взглянув на знакомую вывеску «Метрополь», я подошел к витрине кабака и заглянул внутрь. Посетителей в ресторане не было – разгар рабочего дня. Не до развлечений – в это время американский народ пашет на бескрайних пажитях, куёт баксы в жарких кузницах. Каждый возделывает свою деляну. Каждый молотит по своей наковальне. В пустом зале ресторана одинокий официант сервировал «поляну». Знакомая картинка. Моя тема, профессиональная. Невольно обрадовавшись, я решил пообщаться с коллегой и постучал в витринное стекло, чтобы привлечь его внимание. Заметив меня, энергично и красноречиво жестикулирующего, халдей указал рукой на вход. Входная дверь была отворена, и я вошел в вестибюль. Навстречу мне вышел невысокий парень в белоснежной рубашке и темно-сером переднике почти до пят. Его причудливый видок меня чуточку рассмешил – мужик в длинном бабском кухонном переднике выглядел довольно забавно. В прошлом тоже халдей, я, к стыду своему, даже не знал, что передник – это обязательный элемент традиционной униформы официантов и подавальщиков мужского пола. Классика стиля всех приличных западных ресторанов. Угрюмо пробормотав «sorry», парень ткнул пальцем в циферблат наручных часов и предупредил, что у него есть всего пять минут на разговор со мной. Заметив на моем лице явное недоумение, пояснил, что общение с посторонними людьми на темы, не связанные с работой, официантам запрещено. За соблюдением этого драконовского правила в ресторане следит специальный человек – supervisor. За нарушение – штраф, повторно – увольнение. Типа «не нравятся порядки – скатертью дорога. На твое место – очередь в шляпах». Одно неловкое движение – и ты на улице… Я его услышал… Паренек был родом из Москвы. Уже год как в Нью-Йорке. На мои вопросы отвечал неохотно и скупо. Ничего интересного и утешительного он мне не поведал. Вместо дельных советов – сплошное нытье. Пашет как галерный раб – это все, что я уяснил из его слов. Считает, что ему еще повезло. Многие из его знакомых пребывают в гораздо худшем положении. Заметив в зале надсмотрщика, бедняга нервно задергался и, скомканно попрощавшись, привычной халдейской рысцой потрусил в свое ресторанное стойло. Плантация, а не кабак, короче… А я думал – свобода… Обломался… Что меня еще удивило на Брайтоне – вывески, надписи, указатели, объявления – вся эта зазывная рекламная канитель была сработана исключительно на русском языке. Вроде бы Америка, но ни словечка на английском. Здесь повсюду сквозит дух совка и слышится русская речь, преимущественно с еврейским акцентом. Те же манеры, реплики, замечания прохожих. Местечковый говор «бывших» перемежается незатейливой матерщинкой, употребляемой, как говорится, для связи слов в предложении. Ну, или чтобы не запамятовать родной язык. Но здесь, на Брайтоне, даже неотесанный русский мат звучит по-особенному. Незлобиво, мягко, песенно, даже забавно. В отличие от «американизированных» районов Нью-Йорка, где члены русскоязычной диаспоры предпочитают избегать случайных встреч с бывшими соотечественниками, на Брайтоне царит неиссякаемый дух дружелюбия и добрососедства. Окунувшись в атмосферу этого островка прошлого, начисто забываешь, что ты на чужбине, настолько специфична его обособленная жизнь. Как охарактеризовал этот район один пожилой эмигрант, «Брайтон – это огрызок СССР, летящий в бесконечность». Точнее не скажешь. Ни убавить. Ни прибавить… Город Нью-Йорк жил своей обычной жизнью. Я, как и положено незнакомцу, приветствовал его своим вниманием. Он, в свою очередь, как гостеприимный хозяин, посвящал меня в свое бытие. Thank you, Big Apple, «столица мира». Ты мне нравишься… Я возвратился домой под сильным и глубоким впечатлением от близкого знакомства с нью-йоркской жизнью. Уставший, но ужасно довольный прогулкой. Аркадий деловым тоном с кем-то разговаривал по телефону. Стояла жара. Хотелось пить. Я прошел на кухню и привычно набрал холодной воды из-под крана. Как дома. Полный стакан. Увидев, что я собираюсь все это выпить, Аркадий ужаснулся: