Валерий Осинский - Книга желаний

Только тут Олтаржевский сообразил, что Гусь пьян, и потому обычно тихий – насколько помнил его Олтаржевский по институту, – сейчас заметно оскотинился.

Гусь, отфыркиваясь, сполоснул лицо.

– Лужок – мудак! В городе даже отлить негде! Ну, здорово, брат! – Гуськов оскалил великолепные фарфоровые виниры и мокрыми руками обнял приятеля.

– Это «Майбах»? – рассеянно спросил Олтаржевский.

– Ага. В Москве такой есть у меня и у Жирика. Полезай с той стороны. Не засри сиденье.

Охранник услужливо открыл Олтаржевскому дверь, и гость утонул в кресле, чем-то напоминавшем кресло-трансформер стоматолога, но уютнее. В светло-бежевом салоне, обитом неведомым Олтаржевскому материалом, было тепло, пахло дорогим парфюмом и ничем не перебиваемым запахом глицерина, исходившим от Гуськова.

Откуда-то из-под локтя Гуся выплыли стопки с золотыми императорскими орлами, а к груди Олтаржевского услужливо придвинулся маленький столик.

В матовом свете Гусь ощупал приятеля насмешливым взглядом.

– Чего уставился? – сердито проворчал Олтаржевский.

– Каким ты был, Ржева, таким остался: прямой, как палка! Откуда ты взялся? Топился, что ли?

– Типа того… – неохотно отозвался Олтаржевский, краснея.

– А почему без пальто? В пальто удобнее. Набухнет и сразу на дно! Правда, в этом месте воробью по колено! Проиграл пальтишко в казино?

– Забыл в конторе, где нанимался.

– Как забыл?

– Психанул. А возвращаться стыдно. Да и не к чему.

– В вахтёры нанимался? Ты в этом костюме – как лох с Черкизона. – Гусь отвинтил крышечку с коньячного горлышка и разлил по стопкам. – Чё мне не позвонил?

– Звонил. Номер не обслуживается. А через твоих ротвейлеров не пробиться.

Гуськов поднял стопку, и приятели махнули за встречу.

– Держи! – Гусь бросил на подлокотник визитку в платиновом тиснении.

– Не надо.

– Ты, Слав, за тот случай не обижайся. Заманали меня все. Пока гол, как сокол, никому не нужен. А только бабки появились, вся шелупонь как мухи на говно слетелись.

– Замяли! – примирительно сказал Олтаржевский.

…Еще на первом курсе ВГИКа Ржева сошёлся со старшекурсником Гусём в любви к Фасбиндеру и Кафке. Олтаржевский, защищая Гуся, жестоко подрался с монгольскими стажерами-кинематографистами, приехавшими в Москву по обмену. Будучи младше, он опекал Гуся, как старший. Из одной кружки на двоих они запивали «балтийский чай» – кокаин с водкой – дефицитной краснодарской «Пепси», что возил из дома в авоськах иногородний приятель Олтаржевского. Они забивали косячки духовитой южной конопли, «пялили» лимитчиц в разных комнатах одной квартиры. Фарцевали – мечтали разбогатеть и снять фильм. В итоге обоих «свинтили» гэбэшники: отец Ржевы, в то время зам главного редактора «Московской правды», а теперь нищий пенсионер, отмазывал. Еще раз выручать Гуся пришлось в начале «перестройки». На него подали два иска за неуплату долга. Дело замяли «в связи с изменением обстановки».

У Аркадия всегда был свой интерес к Ржеве: помимо папы, партийного газетчика, дружба с потомком знаменитых архитекторов из интеллигентной семьи сама по себе – плюс в антисемитском советском обществе.

На время они расстались. Ржева «сбежал» в Афган. Гусь, поработав режиссером областного театра, вернулся в Москву. Они с Ржевой посменно таксовали на купленном в складчину четыреста двенадцатом «Москвиче» и уже понимали, что в жизни пора что-то менять: режиссура Международного фестиваля молодежи и студентов или московских игр Доброй воли стабильного дохода не давала. Олтаржевского уже тогда восхищало, как талантливо приятель сговаривался с нужными людьми, чтобы достать недоступное.

Олтаржевский «ушел в науку». Гуськов открыл кооператив и куда-то исчез. Появился он, как следовало из газет, на подступах к Кремлю, приятелем Лужкова.

Тогда-то на одном из московских тусняков по поводу вручения медийной премии «Обложка года» Ржева впервые за десятилетие его и встретил.

В сад «Эрмитаж», где проходила церемония, Олтаржевского «затащила» жена – по протекции свекра она работала выпускающим редактором еженедельника.

Это была обычная московская «движуха»! «Русская ракета» Павел Буре скучал во втором ряду со своей вечно молодой мамой Таней. Гламурная Юля Бордовских с подругой дефилировала в антракте по проходу театра. Глызин завистливо – почему он, а не я на сцене? – пожирал глазами Олега Газманова, крутившего кульбиты под своих «Скакунов». «Король гламура» парикмахер Зверев на чудовищных платформах ломался на сцене среди детишек, радостно пинавших воздушные шарики. Воздыхатели Эсмеральды исполняли арию, навязчиво вливавшуюся тем летом в уши народа всеми радиостанциями Москвы.