Глеб Пудов - Цветы воскресного отдыха. Стихотворения, статьи, рецензии

Жизнь по строгому маршруту
мне привычна и легка.
И наложенные путы
уж не чувствует рука.

За стабильность принимаю
расписанье слов и дел.
Да, я – пленник, но я знаю,
что прекрасен мой удел.

Ничто в душе не расцвело,
ничто, как в сказке, не блеснуло,
когда в родимое село
машина быстро завернула.

Пенат рассеянно взглянул,
меня совсем не узнавая,
мой день зачислила в прогул
привычно родина святая…

Что ж делать? Жизнь не поменять:
сложились сходство и различье.
И на пената мне пенять
уж стало верхом неприличья…

Вчера задушили котенка
и бросили в жидкую грязь.
И вот хороню я ребенка,
кошачьему богу молясь.

Насыплю я холм невысокий
и тризну устрою в ночи.
С небес Вседержитель жестокий
промолвит мне тихо: «Молчи…

Я очень о том сожалею,
что тихую смерть допустил.
Чуть позже настигнет злодея
посланник божественных сил».

Но Богу скажу сквозь рыданье:
«Какой же недобрый ты Бог,
коль скоро от жутких страданий
кота защитить ты не смог…».

В тиши, среди лип медностволых,
пойду я сегодня бродить,
на пень, как на царский престол, я
присяду потом покурить.

И в этих палатах просторных,
что Бог-живописец создал,
я выпью из чаши узорной, —
красивой, как древний пиал.

Скажу: «Сторона ты родная,
златая моя Беларусь!
Зачем в твоем липовом рае
такая глубокая грусть?»

И вновь темнота одолела
мои беспокойные сны,
измучила душу и тело —
далёко еще до весны.

Зажгу я блестящие свечи
и буду на небо смотреть:
быть может, на небе я встречу
тебя сквозь февральскую мреть…

Голубой зазвенел ручеёк
и откликнулись ветви сирени,
где-то время бежит со всех ног
и сверкают на солнце колени.

Выйду к Неману, сяду на брег,
улыбнусь нашей церкви и Богу,
помолюсь, и на времени бег
посмотрю с высоты я немного…

Ах, дорога моя, ты дорога!..
Снова сосны мелькают вдали.
Сколько замыслов было у Бога
на мои невеселые дни!

Сверху тучи плывут пароходом,
мне знаком их привычный маршрут.
Ах, дорога моя, ты дорога!..
Мое счастье, надежда, уют.

Молча еду. Гляжу. Вечереет.
Греет руки любимый блокнот.
Не предаст он меня, а согреет,
словно солнца несмелый восход.

Распахну я с ним крылья-страницы,
и отправлюсь в волшебный полет
в ту страну, что ночами мне снится,
где Максим мой прекрасный живет.

Ракушек хрустальные крылья
распахнуты серой волной…
Как будто еще не забыл я
о том, что случилось со мной.

Во сне ли, в бреду многослойном
волшебный мне чудится сад,
в котором два ангела стройных
веками на страже стоят.

Стучу я в высокие двери
и жду от тех стражей ответ.
Молчанье. Никто не намерен
промолвить чуть слышно: «Привет!»

Никто мне открыть не желает
сияние древних ворот…
Когда же, судьбинушка злая,
и мой-то настанет черед?!

В Минске – дождь: возвращается осень
из каких-то неведомых стран.
Ветер бродит меж елей и сосен,
и свистит, как ночной хулиган;
пролетают тревожные птицы
над квадратами серых домов…
Как могла эта осень явиться
сквозь хрустальную песнь соловьев?!

И снова – в дороге. Камены толпой
должны бы меня окружать,
и, скромно резвясь за моею спиной,
сонеты на ухо шептать.

А я бы скитался в пустыне листа,
и чудною влагой стихов
оазис прелестный творил иногда,
как будто один из богов.

Прислушаюсь. Тихо. Лишь стен монолит.
Невидимых каменных стен.
В тиши изнуренной строку не твердит,
увы, ни одна из камен.

Железный стол. И я – распятый,
как тот разбойник. У стены
стоит хирург чудаковатый,
свои рассказывает сны.
Молчу в ответ. Мне тяжко очень:
все ближе мутный потолок;
огонь, рассержен и всклокочен,
пылает в паре моих ног.
Секунды словно годы…
Кружит
мой лекарь около стола.
(«Давай старайся, милый друже, —
ведь тень твоя, как два крыла,
на белом кафеле…»). Все тише
холодный мир вокруг меня.
– «Как пациент?»
– «Почти не дышит!»
И разум – в рощу забытья…
Но все закончилось прилично:
был пройден скальпельный этап,
меня из дебрей пограничных
на волю вывел эскулап.