Медина Мирай - Школония

Copyright © Медина Мирай, 2022

© Виктория Бутякова, Иллюстрации на обложке, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Я написала «Школонию» в 2018 году, за год до того, как меня взяли в АСТ.

Мы хотели издать ее сразу после «Воскресни за 40 дней» летом 2019, но без цензуры это было невозможно.

И вот спустя столько лет мы на финишной прямой. Хотя стиль письма у меня уже изменился, я не стала переделывать его в «Школонии». Для меня, как и в других случаях с изданием старых книг, было важно сохранить историю такой, какой она была когда-то. Но книга все равно прошла редактуру и корректуру.

Я прошу не воспринимать эту книгу как новую, она старая и даже очень. Мы издаем её для тех, кто ждал её все эти годы.

Чем еще можно поделиться? На Wattpad эта книга получила, пожалуй, самые эмоциональные отзывы. Я не жду, что кто-то назовет эту историю своей любимой, лучшей и будет ее нахваливать. Она вызовет у вас противоречивые эмоции.

В этой книге изначально должны были быть иллюстрации, но, к нашему сожалению, так получилось, что их нет. Зато они есть в альбоме «Школония» в моей группе ВК «мирай». Советую посмотреть их перед прочтением, если не боитесь спойлеров, или после прочтения.

Для новых читателей: без преувеличения предупреждаю, что это тяжелая история от первого лица. С ней вы не отдохнете, юмора и забавных моментов здесь практически нет. Есть травмированные юные российские преступники, которые хотят свободы и достойной жизни. Кто-то, возможно, ее получит, а кто-то нет.

– До вечера, Сильвестр! Мы с Марком будем вас ждать!

Я не знал, сколько еще тысяч раз мне придется услышать наигранный противный голосок своей молодой сиделки, увидеть ее смазливое личико и испытать отвращение к этому лицемерному исчадию ада.

Отец машет мне на прощание, но я вижу лишь начало этого взмаха и только половину его светлого лица: все остальное загораживает костлявая кикимора.

Вот и сейчас она изобразит последнюю на сегодня милую улыбочку, взятую из огромной коллекции притворных гримас, закроет дверь на все замки, чтобы никто не стал свидетелем ее преступлений, и повернется ко мне с уже каменным лицом.

Да, так она и поступила. Я уже привык к такому сценарию. Порой наблюдать за этим было даже смешно. И как ей самой не надоело?

Сиделка Анита, строя недовольную рожу, будто ее заставили перетаскать сто бочек с вином, закатила меня в мою комнату ближе к окну. С таким же измученным видом она наугад достала с полок книги и швырнула их на стол. Она предлагает мне эти книги уже сотый раз, и каждую из них я знаю по памяти на десять с плюсом. Если бы я мог говорить, то пересказал бы их все без запинки и подглядываний. Но Бог не даровал мне способность говорить, как и способность ходить.

Я смотрел в окно, выходящее на двор и улицу. На то, как сверстники проходят мимо и презрительно смотрят на меня, наверняка думая: «Тупой неудачник».

Но я не считал себя таковым. У меня был заботливый папа, дом, море книг и много свободного времени, дабы нафантазировать свою жизнь. Какой она была бы, умей я ходить. Каким я был бы, умей говорить.

Однажды я услышал за забором разговор двух мальчишек:

– А почему он не выходит на улицу? Болеет, что ли?

– У него вроде как ноги с рождения парализованы, и он их не чувствует.

– Разве возможно родиться с парализованными ногами?

– Не знаю, мне все равно. Давай быстрее! Там сейчас очередь в пиццерию нахлынет. Они же две пиццы по цене одной до обеда продают…

Я подкатил к выходу и слегка приоткрыл дверь, чтобы узнать, чем же сегодня утром займется моя горе-сиделка. С кухни слышалась неразборчивая болтовня диктора местных новостей. Наверное, опять кто-то кого-то убил или ограбил. Такие новости нам подавали на завтрак, обед и ужин.

Кстати об этом, я еще не завтракал. Анита могла покормить меня и после девяти, и после двенадцати, если вспомнит. Она пользовалась тем, что я не мог ничего рассказать отцу. Считала меня тугодумом, раз даже слово «папа» мне дается написать с трудом; думала, что я безвольная кукла, которую можно бросить на пол, растоптать и пойти дальше; что у меня нет разума, и такие понятия, как обида, злость и боль, мне неведомы.

Я никогда не показывал Аните своих слез. Хотел, чтобы она просто считала меня предметом, уход за которым хорошо оплачивался. Стоит показать ей свою слабость, и она станет ко мне снисходительней. Но не из сострадания, а из страха, что однажды я расплачусь перед отцом, когда рядом будет стоять она, и буду биться в истерике, сжимая его ношеное пальто. Мне не нужна ее лицемерная жалость.