– Не буду я его ждать, Агата, – шамкая печеньем, заверила Изольда.
– Вот и правильно. Мне он совершенно не понравился.
– А мне очень, – вздохнула Изольда и, приблизив лицо, зашептала: – У меня есть план «Б».
Агата хотела спросить, что, для начала, было в плане «А», но постеснялась, потому ограничилась вопросом:
– Это что-то секретное?
– Да, – прошептала Изольда, подскочила и выбежала из кухни. Через минуту вернулась и протянула листок. Набор разного размера букв, уложенных в предложения, расплывался в близоруких глазах Агаты серыми полосками.
– Это что, реклама?
– Это моя надежда. Мой план «Б», – Изольда схватила со стола очёчник, раскрыла и уложила очки на нос. Заговорщицки зачитала: – «Потомственная колдунья, астролог, хиромант и ведунья Катаретта Лин скорректирует судьбу, смоделирует будущее, договорится с Вселенной…».
– Что за чушь? – перебила Агата. – Ты что, в это веришь?
– Почему нет?
– Да это развод. «Договорится с Вселенной…» – ерунда какая-то.
– Ага, про сковородку ты мне сегодня плела – не ерунда, значит? Или ты отрицаешь наличие Вселенной и её разумности?
– Не то, чтобы отрицаю, но… – хотела вразумить подругу Агата Тихоновна, но, не найдя убедительных аргументов, замолчала.
– Зря я тебе рассказала, – обиделась Изольда и спрятала рекламный листок в карман.
Небо – такое чёрное, словно выкололи оба глаза сразу. Словно уже наступила ночь, наступила навсегда, и рассвета больше не предвидится. И мелкий, противный дождь, что моросит по щекам, и озноб. Озноб везде. Снаружи, внутри.
Эмма поёжилась. Сколько раз она выступала в трагических ролях. Ах, как она пела Тоску в Мариинке! Как заламывала руки! Да что там Мариинка! Ей рукоплескали в Метрополитен-опера! В Ла Скала!
Захотелось упасть и разреветься. Прямо вот тут на ступеньках театра. Какого-то… Эмма подняла голову. «Новый театр» – закрученные вензелем гипсовые буквы на фронтоне фасада вызвали зубной скрежет. До чего она докатилась! Какой-то завалящий театришко! Разъеденное каньонами морщин лицо худрука тут же всплыло перед ней огромной персиковой косточкой. Как смеет он… человек от сохи… так с ней разговаривать? Делано вежливо, но презрительно. С ней! Одной из лучших сопрано в мире! Обладательницей красивейшего, насыщенного бархатом голоса… так писали о ней в «Педивикии», между прочим… с рабочим диапазоном от середины малой октавы до середины второй!
– Извините, но на сегодняшний день у нас нет вакансий. – Человек с лицом персиковой косточки опустил глаза в стол и стал нервно перекладывать какие-то листы.
– Так освободите! – не выдержала Эмма. – Вы понимаете, кто к вам пришёл? Имя – Эмма Требьяни вам ни о чём не говорит?
– Говорит, конечно, – худрук поднял закопавшиеся в морщинах глаза. – Я узнал вас. И заслуги ваши знаю. Особенно перед Отечеством.
Трагедия! Она столько раз играла её на сцене, что, кажется, трагедия приклеилась к ней, впечаталась в её жизнь навсегда. А что такого она сделала? Что такого? Они называют это изменой… Тычут в лицо. Пусть не прямо. Хотя и прямо тоже. Но её вынудили. А как она должна была поступить, если её поставили перед таким выбором – Родина или Ла Скала? Ла Скала! Она жертва! Её обманули. Её вынудили. А все те слова… все её заявления… её заставили. Разве это её слова? Её мысли? Ну да, она их говорила… в многочисленных интервью, но она так не думала, она вообще об этом не думала. Какое ей дело до всего, что не касается театра. Что они ей тычут её гражданством. Ну и что, что она приняла гражданство другой страны? Искусство оно для всех. И она же, в конце концов, вернулась.
О том, что вернуться её заставила не любовь к Родине, а бессмысленность существования, отсутствие работы и, как следствие, грозящее безденежье, Эмма старалась не думать. Её обманули, её использовали. Она жертва обстоятельств, жертва сведения чьих-то счётов. И она совершенно не понимает, почему её талант, её исключительной красоты голос вдруг стал не востребован. Стал не нужен ни тем, кому она – ради искусства, конечно же – готова была служить, ни здесь, на родине, куда обстоятельства заставили её вернуться.
Такого она не ожидала. Ни один из театров, ещё недавно умолявших её выступить на их сцене, теперь даже разговаривать с ней не хотели. Ни в Питере, ни в Москве. Этот был последним. И что же ей теперь делать? Ехать в Иркутск? Туда, где она родилась, откуда начинала? И то, не факт – что её примут с распростёртыми объятиями.
Читать дальше