Антон Хапилов - На высоте десять тысяч метров

– Ты пьяным сел за руль? Хоть бы тебя гаишник оштрафовал…

Затем переключается на пакет с продуктами. Для начала заглядывает внутрь, распрямив верхнюю часть пластика для удобства. Затем засовывает внутрь руку и сдвигает в сторону продукты, лежащие наверху, чтобы увидеть находящиеся под ними. Такая своеобразная инспекция тоже претендует на ритуал. Здесь весь дом пропитан ритуалами.

– А зачем ты два масла взял?

– Я ведь не пил пива…

– Что?

У нас явное недопонимание в семье, и у этого явления давние традиции. Боюсь сказать слово «ритуал», так как злоупотребляю этим словом по разным поводам. Сакральные слова и действия меня уже утомили неимоверно, и самое лучшее, что я могу сейчас сделать, – это включиться в процесс уборки дома.

Машина движется по серпантину горной дороги. Теперь мир вокруг воспринимается через свет горящих фар. Из темноты появляются населенные пункты, ютящиеся по обе стороны дороги. Поселки кажутся пустынными. Только свет в некоторых окнах говорит о наличии жизни. Темнота на побережье наступает сразу же после захода солнца. Так выключают свет в комнате. Постепенно зрение привыкает к темноте, и приходится косить глазами, пытаясь поймать очертания предметов. Сторону моря можно угадать, а крутые склоны гор освещаются светом фар, словно мощным фо нариком. Свет скользит по основанию гор, и я вижу сплошной строй деревьев, уходящих далеко вверх.

Иногда я бросаю украдкой взгляд на своего папу. Он сосредоточенно ведет машину в полной тишине. Все темы для разговора плавно сошли на нет. Сын спит в кресле, жена тоже прикрыла глаза, явно уставшая от долгого переезда. А я смотрю на своего отца и вижу его профиль. Отец внимательно смотрит на дорогу, понимая меру ответственности за жизнь близких людей. Рот слегка приоткрыт. Роговая оправа очков кажется излишне громоздкой на его бледном лице. Насколько мы близки с ним? Всегда хочется думать, что внешняя скудность проявления эмоций говорит о силе характера, скромности и неприхотливости. Как у героя Клинта Иствуда в американском вестерне. Каменность лица подчеркивается легким прищуром глаз, играющих роль объектива для восприятия внешнего мира, кишащего бандитами и лицемерами. А как быть, когда нет никого вокруг, и ты стоишь, как перст, один на столбовой дороге, и прищур не сходит с твоего лица? Кто этот человек для меня кроме того, что он поучаствовал в появлении на свет? Все эти вопросы многие годы не дают мне покоя. Я волнуюсь и теряюсь перед этим человеком. Мне проще уйти далеко прочь, чем…

Можно долго перечислять преимущества семейной жизни, но главным из них я бы назвал сон в своей постели. После всех мирских дел и треволнений, ссор с любимой женой и примирений, выполнения просьб и приказов неизвестного характера накапливается усталость. Еще немного времени на игру с детьми. Затем укладывание детей в их кровати, ох как я завидую им тогда. Если они устали, то процесс засыпания наступает почти мгновенно. А если нет, то надо читать сказки или сочинять их на ходу. Это дело непростое, но подвластное мне. Последним препятствием перед вожделенной кроватью встает жена. Но я не отчаиваюсь, а смело бросаюсь в бой за свое право уснуть в своей постели. Прохождение лабиринтов женского разума является, по сути, неким духовным испытанием. Да, это тяжелый труд, и даже логические парадоксы сократиков становятся чем-то легким, почти невесомым, из школьной программы первого класса. Но в этом и прелесть. Жена думает, что я грубый и недостойный человек. Я не дарю ей того тепла, которого она достойна. С этим я согласен. Ну зачем рвать волосы на призрачной голове и предаваться экзальтации в столь позднее время? Не лучше ли найти примирение в кровати? Именно этот простой риторический прием возымел воздействие, и жена моя идет принимать ванну, а я отправляюсь в постель. Лишь только голова моя касается прохладной поверхности подушки, я впадаю в дремоту.

– Ты что, спишь?

Жена забирается под одеяло и склоняется надо мной, касаясь влажными прядями волос моего лица.

– Нет… Я жду, когда ты придешь…

– Пришла…

– Хорошо…

Я обнимаю ее.

Идиллия всегда рисуется оптимистично. Скромные шероховатости приобретают вид одного из достоинств, а глупое молчание выдается за скрытый ум, наличествующий у собеседника. Иногда приходится дорисовывать и такие прекрасные сюжетные повороты. Только лишь то и правда, что супружеское ложе становится болезненной возможностью обрести перемирие и покой. Чего не хватает нам в этой короткой жизни, в этом миге земного существования, спрашиваю я себя и не получаю ответа. Неужто все так плохо, спрашиваю я себя. И как все изменить? Голова моя забита мыслями до отказа. Выходит, я плохо обучаем, раз не могу справиться с задачей и обрести такую малость, как семейное счастье. Тогда есть смысл домечтать этот мир. Сделать его ярче, пожертвовав действительностью в угоду странной фантазии. В этих мечтах персонажи податливы, скорее угодливы главному герою. Все движение подчинено личной гармонии эгоиста. Его фигура монументально возвышается над окружающей местностью и парит, обласканная всеобщим ликованием второстепенных персонажей.