Яков Сычиков - Отчет Солнцу

– Слышь, Митяй! Катьку не видал?! – сипя вопрошал один.

– Не, я сегодня не дома ночевал, – ответствовал хрипло другой, почесывая зад.

«Интересно, что он подразумевает под "домом"? – подумал Ломов, подойдя. – Какой-нибудь шалаш из коробок, подвал, трубу теплотрассы?»

Ему захотелось сказать ласково: «Ну, что, пережили ночку, мужички? Давай «уё», по-хорошему!» Но так он не умел, и вместо этого гаркнул по-военному, если не трех-, то двухэтажным.

– Так точно, командир, – сказал один из бомжей, козырнув Ломову под кепку с облупившимися буквами «USA». – Я ж тоже служил когда-то, ты не думай, командир, я всё понимаю, ща свалим.

Ломов подгонял матерком для острастки, но бомжи медленно и спокойно тянулись гуськом в сторону дворов, не обращая на угрозы внимания и покряхтывая. Ломов вернулся в автобус и прильнул жарким лбом к прохладному влажному стеклу.

Город, не выспавшись, хмуро молчал в преддверии народных волнений. Небо низко нависло, разбухшее, будто в готовящемся зёве намерившись поглотить город-баламут со всеми его неспокойными жителями. Местами накрапывал дождик; власти обычно разгоняют тучи перед праздниками, перед митингами тучи – невольные слуги власти. На душе Ломова было тоскливо и сыро, он пытался смотреть в окно, как капает дождь, но взгляд его расплывался о стекло в полудреме.

На крупных рок-фестивалях любят делать картинку с воздуха. Начинают снимать пустое поле, а потом в ускоренном режиме показывают, как оно наполняется живыми мельтешащими точками, образующими в итоге разноцветное бурлящее море паствы. Загнанное в загон.

Так и митинг забурлил сначала где-то глубоко под землей. Затем, побулькивая, прорвало сразу несколько скважин, из разных норок метрополитена стала просачиваться с шумом людская вода, заструилась, забежала, стекались по улицам ручейки одержимых общим рвением граждан. Под колючим темным небом тем решительнее смотрелись они, небо грозило земле, земля отвечала гневом небу. Защитники правопорядка, как буйки, плавали в этом потоке и, казалось, беззаветно качались на его волнах.

Раздалась команда: на выход. Отряд Ломова выстроился. Командир разъяснил задачи на время проведения митинга, который обещался перерасти в шествие. Попытки к этому должны были быть пресечены. Отдав честь, бойцы разбежались по своим позициям в ожидании встречи. Народ нахлынул, как «здрасти». Женщины, дети, молодые мамаши и седенькие сердечные пенсионеры – с зонтиками, шариками, свистульками, плакатами, ленточками. Провокаторы рассеялись в этой милой воскресной толпе, растворились, как соль, так что невозможно было вычислить и предотвратить заранее очаги экстремизма.

Недолго, однако, все это напоминало народные гуляния, скоро люди вспомнили, зачем пришли. Вдобавок все сильнее накрапывал обещающий быть затяжным осенний дождь. Все явственней нарастал ропот; молодой, здоровой своей силой толпа создавала заметное и ощутимое для бойцов движение. Теперь старики и дети размешались в ней, растаяли, как переваренные хрящи в бульоне. Кто-то отсиживался на скамейке, схватившись за сердце, кого-то из детей образумившиеся матери тащили уже назад к спасительному выходу. В толпе нарастало замешательство и тревога. Дерзкие злые глаза мелькали повсюду в дырках, вырезанных в надетых на лицо шапках. Не прошло и полутора часов, как заскользили по асфальту перевёрнутые туалеты-кабинки, разливая зловоние, полетели в омоновцев глыбы вырванного с мясом асфальта; и камни градом осыпали щиты их и шлемы.

Вместе со всеми Ломов сдерживал толпу, когда случилось то, что телекомментатор назвал позже беспрецедентным случаем в истории ОМОНа. Сквозь разорванный кордон, толпа просочилась, и стала окружать и отделять бойцов. Провокаторы прятались в людской массе, то появляясь, то исчезая. Некоторые орлы подбирались сзади, хватали за бронежилеты и валили бойцов наземь. Ломова тоже кто-то потянул, но не повалил, а приподнял, прижав к ограждению и, продолжая держать, тянул на себя. Спереди тоже набросились молодчики в масках, Ломов отбивался ногами, успел разбить одному лицо, но потом и ноги его зафиксировали хваткой налетевшие бунтари. Находясь в этом смешном положение, он вдруг увидел неподалеку знакомые рыжеватые усы.

– Ага! Так их ребята! Так их! – вырывалось из усов, взъерошивая их пышнее. Усатый сидел на крепких плечах младших партийцев и, как вождь, с высоты обозревал поле битвы в раскатах грома.

Один из державших Ломова за ноги достал нож и срезал шнурки с его берцев, срезал – и стянул ботинок с ноги. Пока другой отряд подоспел на помощь, Ломов остался в одном ботинке, а остальных бойцов изрядно потрепало. Шпанята, убегая, Ломова бросили, повалив наземь вместе с ограждениями. Гремя железяками, он беспомощно грохнулся, торча, как черепаха, ногами в воздухе. В этот поганый для него момент он осознал, что с перепоя напялил домашние розовые носки. Вчерашний усастый, увидев случившееся с Ломовым, но не узнав его из-за шлема, заржал конем, крикнул во всю картавую глотку: