Денис Воронин - Колодцы Маннергейма

Данька звонко прихлопывает комара на щеке и немного приходит в себя от этой оплеухи.

– Трусло! – вполголоса говорит он самому себе.

Какое еще чудовище? Какой клоун? Откуда ему здесь взяться?.. Правда, в «Оно» дети тоже так думали. И в «Очень странных делах»… А может, просто ветер задувает в какую-нибудь щель, от чего и получается такой звук? Но только никакого ветра нет.

Надо посмотреть, проверить. Или лучше не проверять?.. Откуда смеялись? С той стороны вагонов? Данька переходит на дальний край площадки и осторожно выглядывает из-за бункера.

Такса заливается смехом у него за спиной. От неожиданности Данька подпрыгивает, роняет на землю лампу и сам чуть не валится следом. Лампа со звучным чмоканьем разбивается на тысячу осколков, и начинает причинять окружающей среде вред, а Данька в панике оборачивается и видит…

Вот тут он пугается по-настоящему. Возле колес соседнего бункерного вагона стоит человек – лысый худой дедушка с таким загорелым и морщинистым лицом, что кажется, будто оно вырезано из темного дерева. А еще дедушкино лицо похоже на печеный картофан (еще одно словцо дяди Костяна) из овощного апокалипсиса. Картофан любит прятаться в золе неприметных старых кострищ и пытается, высоко подпрыгнув, ржавой крышкой от консервной банки полоснуть тебя по горлу, чтобы затем откатиться, измазанному кровью, как кетчупом.

Картофан с кетчупом… Кровь…

Данька скользит взглядом по дедушке и замечает, что одежда на нем вся изодрана в клочья, а лицо и лысина и вправду вымазаны чем-то красным. Засохшей краской?..

Мамочки! Чья это кровь?.. Он что, убийца?..

Окровавленный картофанный дедушка таращится на остолбеневшего от ужаса Даньку и, не стводя с него взгляда, снова начинает… Да нет, не смеяться… Данька лишь сейчас понимает, что с таким звуком дедушка плачет, только слез отсюда не видно.

Не видно, потому что их и нет.

Весь Данькин страх испаряется при виде этого сухого плача. Он облизывает пересохшие губы и нерешительно произносит, глядя на дедушку:

– Э-эй? – и не узнает свой голос.

Услышав в ответ торопливое «спокойной ночи, мам», Аглая жмет отбой и, все еще улыбаясь, прячет телефон в сумку. Достает нераспечатанные «голуаз», которые мелким оптом, по паре-тройке блоков за раз, берет у контрабандиста, таскающего через Латвию сделанные в Испании французские сигареты. В синей пачке с крылатым галльским шлемом – двадцать стройных прелестных фей, еле слышно нашептывающих, что их вкус стоит того, чтобы не обращать внимания на предупреждение «Smoking kills».

Времени – почти девять. Павел на такси только что отбыл домой, к жене и дочери, Данькиной ровеснице, про которых в какой-то момент он затевает нудный рассказ. Аглая в арке на Белинского прикуривает от одноразового «крикета», в котором почти кончился бензин, размышляя, как продолжить вечер. Домой не хочется. Пара негрони, выпитых в «Из огня в огонь», тянут, волокут ее за собой, будто угодившую в сеть рыбину.

Наискосок напротив, только переберись через проезжую часть – «Динка прощается с детством». Очень соблазнительно, но Аглая уже дала себе зарок ходить в «Динку», откуда в трезвом уме и здравой памяти не выберешься, лишь по пятницам. А что еще?.. Отсюда, из арки слышно, как бледное пламя летних сумерек протыкают оголенные звуки трубы из дверей джаз-бара «The Hat». Соло сыграно безукоризненно, но Аглая морщится. У нее не «шляпное» настроение. Хочется другого… Больше всего – сесть в самолет, чтобы через несколько часов приземлиться в аэропорту Барселоны. Но это будет лишь в пятницу, а завтра на работе «совещательный» день, так что, если поразмыслить, стоит ограничиться еще одним коктейлем, последним, если уж без него совсем не обойтись, но сразу потом – домой, баиньки.

А где замазать этот последний, Аглая теперь даже не сомневается. Глядишь, и звонить отцу не придется.

Ноги уже несут ее из арки к ближайшему пешеходному переходу, чтобы перейти на другую сторону Белинского, оживившуюся ближе к ночи. Пока Аглая идет к перекрестку, из проезжающих машин ее обдает брызгами веселой ирландской музыки и хип-хопа. Белесая июньская луна висит над крышами домов неисправным еще с прошлых выходных манометром, когда в очередной раз зашкаливает давление в системе петербургских барных улиц. Ниже луны, под четырьмя этажами там-сям горящих разноцветных, как выставленных на стойку шотов, окон светится лимонная вывеска «B&B». То, что «B&B» – это «Brides & Bitches», а никак иначе, посетителю становится ясно, лишь когда он берет в руки меню. Полностью выносить название на вывеску хозяева не рискуют.