Александр Палмер - Две трети. Фантастический роман. Книга первая

Оказавшийся в одиночестве своей спальни, Петр как-то сразу совершил моральный, а точнее сказать, по общепринятым меркам аморальный выбор, и горячечно обдумывал и вспоминал то, что почувствовал от Кати. Его сознание и мысли были направлены не на то, как преодолеть, а на то, как достичь. Его товарищ Фигнер почему-то превратился для него в абстракцию, и как абстракция, или как имит, не вызывал у него чувств и угрызений совести. То же, что творилось в последующие часы с Катей было драматичней, но одновременно и проще. Привычная будничная обстановка, распорядок и общение с мужем быстро развеяли незнакомый дурман и в первое время ей овладели обида и раздражение на себя, и испуг от того, что происшедшее было явным для всех и прежде всего для мужа. Но это лишь в первое время…

Ранним утром следующего дня, не дожидаясь окончательного пробуждения всех гостей и домочадцев усадьбы, Александр и Катя водрузили себя в заложенную любимую свою бричку, и не спеша покатили по прохладной лесной дороге к ближайшей станции перемещения.

Фигнер торопился быстрей попасть на службу, и не видел для себя повода и причины вспоминать и переживать вчерашний вечер. Напротив, Катя была в испуге от вчерашнего и от себя самой вчерашней, и с усилием пыталась вести себя с мужем естественно. Лошадь шла легкой рысцой по освещенной утренним солнцем, пятнистой от тени листвы аллее, и со стороны всё выглядело, как на идиллической, тиражированной исторической зарисовке, но персонажи этой идиллии не чувствовали себя такими и были заняты своими, далекими от идиллии, мыслями.

Фигнер был поглощен предстоящим важным рабочим днем, а Катя надумала беседой вернуть прежнее непринужденное общение с мужем и попробовала завязать разговор:

– Ты знаешь, вот вы вчера всё рассуждали о том, что мы воспроизводим быт чеховского века, а сейчас, когда ты принимал поводья от имита и мы покатили к нашим кованым воротам, я подумала, что мы себе льстим – мы похожи не на чеховских интеллигентов, а на образованных плантаторов южных штатов Америки до отмены рабства… У тебя никогда не возникало чувство вины или неловкости, когда ты пользуешься услугами наших безотказных имитов? Ведь по сути это те же рабы, а мы те же рабовладельцы. Кто-то когда-то очень необдуманно решил придать имитам пусть и условный, но человеческий облик.

– Может, дорогая, ты чуть и права, – рассеянно отвечал Фигнер, – но это все-таки больше от самоедства и – прости – безделья. Имиты это просто примитивные прикладные программы, снабженные механикой и облаченные в очень условную, имитирующую человеческий облик объемную оболочку. Эмоционально с этим приемом, наверно, можно поспорить, но такова уж сложившаяся традиция. Я не думаю, что было бы лучше, если бы вместо имитов, у нас в быту были бы – как описывали архаичные фантасты роботов – болванки из металла и пластика.

– Всё равно, они похожи на людей, и они могут говорить, и они бесправны! Как задумаешься, так это ужасно!

– Это примитивные компьютерные машинки, Катя. Люди с незапамятных времен боялись бунта машинного сознания и моральных проблем, связанных с искусственным интеллектом, – говорил Александр немного монотоннно и растянуто. – Им всегда казалось, что определенный уровень развития искусственного интеллекта пробудет и его духовное сознание. И уж сколько было на эту тему апокалиптических предвидений. – Фигнер помолчал несколько секунд… – Ну, и не случайно мы, люди, подстраховались: везде, включая безалаберную Африку, законодательно приняли ограничения сложности служебных программ имитов. Имит – это конкретный бездуховный функциональный прибор. Правда, умный.

– Вот, вот. Сам сказал – умный. И еще похожий на человека. Ты же поклонник де Шардена – всё, даже камень имеет обратную духовную изнанку. Помнишь Кестлеров, архитекторов из Нюрнберга, у них в этом Нюрнберге народ массово отказывается от имитов и переходит на самообслуживание…

– Ха. Гримасы истории. Если вспомнить, что Нюрнберг был столицей нацистов. Я всегда вспоминаю, когда слышу такие разговоры байку про Льва Толстого: в присутствии какого-то гостя он прихлопнул на лбу комара, на что гость отреагировал: «А как же не убий, Лев Николаевич, непротивление итп…» На что мудрый Толстой ответил: «Дорогой мой, нельзя жить так подробно.» – Может, архитекторам удобно и позволительно с их ритмом жизни и работы обслуживать себя самим, а у меня, хоть и ХХ… век на дворе, всё слишком жестко. К слову, мы бы выродились без этой жесткости и без борьбы. Да. Так. К слову, голова у меня болит о конкретных вещах.