Владимир Сумин - Моя армейская жизнь. Премия им. Ф. М. Достоевского

Вот так прервалась моя гражданская жизнь.

Когда заплаканное мамино лицо в последний раз мелькнуло и исчезло, я впервые осознал, что это всерьёз и надолго. И я вступаю в новую, неизведанную жизнь.

Нас на машине отвезли на вокзал. На перроне я огляделся и увидел, что попал в довольно странную компанию. Рядом со мной оказались молодые люди, наголо остриженные, в обносках, старенькой обуви и рюкзачками-сидорками за спинами. Сопровождал нас лейтенант и двое бойцов с автоматами.

– По вагонам! – скомандовал лейтенант.

Все двинулись в вагон. Я заволновался, что попал не с теми и не туда. Вообще-то убежать было можно. Но никто не бежал. И я решил навести справки.

– Тебя на сколько? – как бы невзначай спросил я у соседа.

– На два года. Как всех. А ты чего?

– Я, кореш, ничего.

Он посмотрел на меня расширенными глазами и отступил в сторону. Я спросил другого.

– А кто в законе, знаешь?

– Чего-чего?

– Если что не так – пахан устроит. Смотри!

Он, поскуливая, спрятался за спину соседа.

– Пайка скоро? – шепнул я в ухо третьему.

– Не знаю.

– А ты по первой ходке?

– Ой! – заспешил тот в вагон.

Больше спрашивать было не у кого. Вокруг меня образовалось пустое пространство. И стоило мне к кому-нибудь приблизиться, как тот испуганно шарахался в сторону.

– А может рванём, а? – предложил я в вагоне. – Сделаем ксиву. Возьмём хату. Засядем на малине. Заживём кучеряво!.. А, братан? – я хлопнул по плечу ближайшего ко мне.

– Мама!.. – жалобно позвал он.

Моё окружение уже в вагоне о чём-то шушукалось, старательно пряча глаза от меня. И я счёл нужным предупредить:

– Если что – перо в бок! Концы в воду! Вода в реку! Река в море! А там глубоко!..

Примерно через полчаса двое бойцов с автоматами сопроводили меня в купе лейтенанта.

– Сидел? Срок тянул? – строго спросил меня тот.

– Никак нет!

– Как попал сюда?

– Через военкомат.

– Так что ж ты здесь в корешей и паханов играешь?

– Так они ж преступники, товарищ лейтенант.

– Кто преступники?

– Ну эти, стриженные, в вагоне.

– Ха! Ха! Ха! – рассмеялся лейтенант. – Это, брат, армия, а не зона. Там твои коллеги – будущие воины.

– А прикид?

– Так проводили. Иди назад и больше не мути воду, – напутствовал меня лейтенант. – А ты бойкий хлопец. За пять минут столько человек на уши поставил. Гражданская специальность-то есть?

– Токарь. Второй разряд.

– Отлично! – обрадовался тот. – Тогда я, пожалуй, тебя к себе возьму.

– Это куда?

– К танкистам. В ремроту. А что ты ещё умеешь?

– Могу подражать разным голосам. Мог бы выступать в армейском ансамбле.

Я продемонстрировал своё умение. Правда, помня недавний урок, человеческие голоса я копировать не стал. Зато пролаял, проблеял и прокукарекал.

– Да ты настоящий артист! – удивился лейтенант. – А петухом вообще здорово получилось. Но в армии это тебе не пригодится. Иди.

И я отправился на своё место.

Когда раздавали ужин, мои будущие коллеги преподнесли мне мятую шоколадку и початую бутылку водки. Водку я вылил прямо в окно.

– Мы теперь боевая часть, – объявил я, – а не какие-то гражданские разложенцы!

Все обречённо промолчали. Шоколадку я съел один.

– Надо бы поделиться, – заметил я, – но она маленькая. Поэтому я поделюсь своими ощущениями.

В ответ послышался общий вздох.

В привокзальном скверике нас встречал Ленин, отлитый в бронзе на высоком постаменте. Он стоял в традиционной позе: вполоборота, раздвинув позеленевшие от времени ноги, чуть подавшись вперёд. На нём было распахнутое пальто, костюм с жилеткой и галстуком. Он был простоволос. В одной руке держал смятую рабочую кепку, другую вытянул вперёд.

Во всём его облике подчёркивалась мысль о его прямой связи со всеми слоями советского народа. Кепчонка указывала на его принадлежность к пролетариату. По костюму-тройке и галстуку он определялся как представитель трудовой интеллигенции. А постамент-опора как бы олицетворял матушку-землю, то есть отражал его родство и единение с ещё одной важной силой общества – крестьянством или колхозниками. В его фигуре чувствовались готовность и желание к произнесению страстной, убедительной речи.

Но если поза выглядела разумной и объяснимой, то позиция выглядела довольно странной: он стоял спиной к вокзалу. Выходило, что прибывшие его не интересовали. Приехали и приехали. Никуда не денутся. А свои энергию, пафос, мощь темперамента он готов обрушить на отъезжающих. Получалось, он как бы призывал их никуда не ехать, а остаться и именно здесь и сейчас построить город его мечты.