Нина Шамарина - Чем пахнут звёзды

Начать с того, что рядом за стенкой находилось родильное отделение, там стояли беременные коровы. Там же привязанный цепью огромный рыжий бык косился на меня темно-фиолетовым глазом, позвякивал кольцом в носу. Его не брали на выпас с остальными коровами: пару раз он «катал» пастуха, едва спасся.

Народившиеся телята, если здоровенькие, сразу вставали на ножки, и в тот же час их переводили в отделение к тете Оле, а корову через пару дней отправляли в коровник, для исполнения основной задачи в совхозе – давать молоко!

Отёл я видела однажды, и то потому, что теленок шел неправильно, задними ножками, и корова никак не могла разродиться. К этим появившимся на свет ножкам с копытцами и в шерсти, привязали веревку и трое взрослых тянули эту веревку изо всех сил, пока теленочек не свалился в подстеленную солому.

Телятник – весь как детский сад – поделен на группы по возрасту: малыши, дошкольники, подростки. У самых маленьких в «ясельной группе» – отдельная клетка-загончик на каждого, у каждого в индивидуальной кормушке блестящий зализанный, как карамель, кусок соли; кормёжка – пять раза в день, через соску, словно у народившегося человеческого детеныша, чуть позже из ведра, в которое мерной кружкой вливалось ровно два литра молока. Телята разного окраса, разного темперамента: некоторым можно оставить ведро и забрать лишь, когда опустеет, некоторые бодаются, поддают посудину крепким лбом, на котором рожки еще не видны, но легко прощупываются и обозначены крутыми завитками шерсти. Таким ведро нужно держать, иначе скинут ненароком и останутся голодными.

Через месяц малышей переводят в группу постарше, здесь у них – один загон на десять голов, одна кормушка – всё общее. Этих выгоняют в хорошую погоду на выбитый копытами пыльный двор с поилкой посередине. Пользы от этих прогулок – только солнце, никакой мало-мальской травинки в загоне не растет. Здесь им раздают «зелёнку» – свежескошенный горох пополам с овсом. После прогулки я загоняю телят обратно, а пока они гуляют, я тоже «пасусь» в горохе. Счастье – когда стручки целехонькие, иногда зелёнка перемалывается так мелко, что не найти и горошины в этом месиве.

По утрам тетка Ольга заваривала телятам «чай» из тысячелистника, чтобы «не дристали», иногда из той же бочки зачерпывала этот душистый, пахнущий летом, «чай» и я.

Зоотехник – уважаемый человек (как любой в деревне с высшим образованием: их раз-два и обчелся) хромал, постукивал деревянной ногою ту-туп, ту-туп. Однажды, ничтоже сумняшеся, он на моих глазах (лет шесть мне всего тогда и сровнялось) зарезал больного теленка. Темная густая кровь стекала ручьем, вырывался свист из перерезанной трахеи.

Совхозные телята – как детдомовские дети: ни кличек, ни имен, ни особенностей, если только нечто из ряда вон. Так, народились однажды двойняшки – рыжие, беломордые, и я назвала их Яшка и Дашка, постепенно привыкла окликать их по имени и тетка. Бычок Яшка и рос быстрее, и рыжий цвет его шкуры переливался красным, отливал медью; Дашка – светлела, становясь светло-желтенькой, словно анемичный ребенок, не прибавляла в весе… Дашку пустили на мясо, я, узнав об этом, долго отказывалась есть, но потом привыкла.

Летом вечерний чай всегда накрывался на террасе, и Лиза принимала в подготовке самое деятельное участие.

В чайник – металлический, большой, зеленый, литров на пять – Лиза наливала воду, принесенную из колодца, прямо из оцинкованного ведра, через край, широкой ровной струей, но с острым языком на конце, чтобы не пролив на пол, попасть точно в горлышко. Двумя руками поднимая, ставила тяжелый чайник на электрическую плитку. Тоненькая плотно закрученная спираль, змейкой проложенная в керамических желобках, в одном месте чуть раскрутилась, и завитки, слегка вылезающие из своего ложа, перед включением плитки приходилось заправлять на место.

Спираль медленно краснела, наливалась алым цветом, как малина соком, становясь все ярче, все горячее. Конечно, когда чайник стоит на плитке, этого не увидеть, но что мешает Лизе приподнять чайник и любоваться этим до тех пор, пока не обдаст лицо горячим жаром? По бокам чайника стекают мелкие капли и испаряются сначала с мягким шипением, потом с острым сухим треском; в его утробе зарождается глухое ворчание, перетекающее в тоненький свист. Из носика вырывается пар, и Лиза выдергивает вилку из розетки. Чайник остается на выключенной плитке, постепенно успокаиваясь, но долго ворча. Однажды Лиза отхлебнула из слегка бормочущего чайника, прямо из носика (нестерпимо захотелось попить) но не ожидала, что вода так горяча. Пришлось потом катать во рту округлое подсолнечное масло, почти не ощущая обожженным языком его маслянистых боков.